Читать книгу "Лето перед закатом - Дорис Лессинг"

Будь она сейчас одна, просидела бы она на балконе всю ночь до зари, а потом спала бы весь день, сколько душе угодно, а вечером отправилась бы бродить по городу – ведь он не только база для туристов, но и порт Средиземного моря.

А вместо этого ей приходится сидеть сейчас в прохладе ранней зари на балконе чужого города, думая о том, что пора в постель, а то он проснется, освеженный сном, а она будет валиться с ног после бессонной ночи. Если она не слишком заблуждается, то перед ней мужчина-самец, и ему непременно захочется оправдаться в ее глазах, так как вчера вечером, вместо того чтобы заниматься любовью с Кейт, как принято в подобной ситуации, он замертво свалился и заснул.

В конце улицы показался какой-то человек. Блондин, северянин – видно, турист, как и она. Где же он был всю ночь – на берегу с молодежью? Пьянствовал где-нибудь? Танцевал? Заболтался в кафе? Или в прохладном подвальчике? Он поравнялся с ее балконом как раз в тот момент, когда на улице выключили свет. Полуночник какой-нибудь, застигнутый рассветом, подумала Кейт. Нет, он гораздо старше, чем казался издали: весь седой, а не белокурый – Кейт ошиблась, это был испанец, возвращавшийся, вероятнее всего, домой после ночной работы. Он прошел между рядами олеандров и остановился у фонтана сполоснуть лицо и руки. Потом энергично тряхнул головой, направился к ближайшей скамейке и растянулся на ней лицом к спинке, отгородившись от улицы, от прохожих зевак. Так, значит, он нищий? Бездомный бродяга? У Кейт вдруг что-то дрогнуло внутри. Ее так и тянуло спуститься вниз, на площадь, тронуть этого бродягу за плечо – осторожно, конечно, чтобы не испугать, – и спросить, не нужно ли ему чего-нибудь, предложить свою помощь. Интересно, а на каком языке она собирается к нему обратиться? Да, надо взяться за испанский!

Этот робкий всплеск чувства был точно таким же, как тот, что заставил ее после сцены с Тимом взять в дом бродячую кошку. Она испытывала к этой кошке нежную привязанность.

Домашние прекрасно понимали, какую роль играет кошка в жизни Кейт и какие мысли у нее вызывает; не было для них секретом и их собственное место в этой истории с кошкой, и, уж конечно, они отдавали себе отчет в своем отношении к ней. Они были ироничны и снисходительны: «Ну ладно, подобрала эту доходягу и радуйся; а все нам в отместку – потому что мы с тобой не лижемся!»

К Кейт в последние годы относились в семье как к инвалиду, а ее приблудную кошку считали чем-то вроде лекарства.

Однажды она услышала, как Тим сказал Эйлин: «А знаешь, в критическом возрасте такая забава для женщины – самое верное средство».

Она еще не вступила в критический возраст, но разубеждать их было бесполезно. Порой она чувствовала себя раненой птицей, которую забивают до смерти ее здоровые собратья. Или животным, замученным жестокими мальчишками. И что любопытно: она считала такое отношение вполне заслуженным – настолько она сама себе была отвратительна; поистине это был мрачный период ее жизни: мрачная весна, пришедшая на смену не менее мрачной зиме. Постоянно пребывая в состоянии раздражения, она стала опасаться за свой рассудок. Вскоре, правда, старшие дети почти перестали бывать дома, посвящая все свое время университету и друзьям, и мать воспрянула духом. И не просто воспрянула, а обрадовалась, хотя ей и было стыдно, что она способна испытывать подобную радость. Впрочем, все это уже позади. Самое скверное миновало. Но если это действительно так, то зачем она сейчас здесь, с этим мужчиной, который, как с первого взгляда определила бы Мэри Финчли, не мог предложить Кейт ничего такого, чего бы она еще не знала, или такого, к чему бы она стремилась… Когда солнце выкатилось из-за моря и его горячие лучи упали сначала на воду, а затем и на крыши домов, Кейт ушла с балкона. Она чуть не падала от усталости. Когда глаза Кейт привыкли к темноте, она увидела, что Джеффри смотрит на нее с кровати. Улыбнувшись, она хотела было заговорить с ним… но потом поняла, что он все еще в полузабытьи: в глазах застыл животный страх, тонкие руки танцовщика как бы хранили воспоминание о сне, который он еще окончательно не сбросил с себя, лицо выражало тревогу и готовность при первом же сигнале опасности бежать без оглядки. Она тихо окликнула его:

– Джеффри! – Но он в ответ издал какой-то резкий, бессвязный звук и опрометью кинулся в ванную комнату. Она услышала, как его рвет. Немного спустя он появился, еле волоча ноги, цепляясь руками за что попало – вначале за дверную раму, затем за край сундука. Наверное, он думал, что находится в комнате один, потом, увидев ее, подался вперед и, схватившись за край кровати, вперил в Кейт пристальный взгляд. Она поняла, что на фоне ярко освещенного солнцем дверного проема должна казаться его больному воображению таинственной тенью, наблюдающей за ним. Наконец губы его раздвинулись в улыбке: до его затуманенного сознания дошло, что раз она в этой комнате, он должен знать, кто она. Улыбка была данью хорошему тону, пустой учтивостью, которой требовала ситуация, но не была согрета чувством. Он кое-как взобрался на постель и мгновенно забылся мертвым сном.

Она села у изголовья кровати и сидела так в своем белом с оборочками халатике, еще хранившем в складках приятную ночную прохладу, которую она принесла с балкона. Она давала себе клятву, что, проснувшись, не станет по-матерински опекать его, не предложит вызвать врача, не станет замечать его состояния вообще.

Опершись на локоть, осторожно, чтобы не потревожить его сон, на что способна только истинная мать по отношению к своему больному ребенку, она склонилась над ним, вглядываясь в его черты. Даже теперь, когда все его тело пылало, он ухитрялся выглядеть так, будто ему зябко. Лоб покрыт холодной испариной. Нет, даже пылко влюбленная женщина и та не могла бы приблизиться к нему с ласками. Было что-то в его состоянии, что начисто исключало всякие мысли о физической близости.

Кейт заснула и тут же очутилась на знакомой скале. Да, перед нею снова предстал измученный тюлень, медленно, с трудом ковыляющий к далекому, невидимому океану. Она взяла это выскальзывающее существо на руки… и зачем только она бросила его одного на этих скалах. Он совсем ослаб, в темных глазах стоял укор. Кожа пересохла – надо во что бы то ни стало добыть хоть немного воды. Вдали она увидела какой-то дом. Пошатываясь от тяжести, она неверными шагами добрела до него. Сейчас в доме не было ни души, но он был обитаем: в маленьком камине еще тлели угли. Она опустила тюленя на камень у камина и попыталась раздуть огонь. И ей удалось растопить камин, хотя в доме было совсем немного дров. Тюлень лежал спокойно, только тяжело вздымались и опускались его бока. Глаза закрыты. Он медленно умирал без воды. Тогда она перетащила его в примыкающую к дому баньку и стала брызгать на него водой из деревянных кадок, что стояли вдоль рубленых стен. Наконец животное приоткрыло глаза и, казалось, стало понемногу оживать. Она подумала, что у нее впереди масса всяких дел по хозяйству: навести порядок в доме, набрать в лесу хвороста, пока еще не выпал первый снег, запастись кой-какой провизией, достать из сундуков теплую одежду для себя и для обитателей этого дома, которые – она это знала – были членами ее семьи. В комнате второго этажа она встретила высокого светловолосого юношу с голубыми глазами. Она знала его. Это был ее возлюбленный. Всю жизнь. Они легли в постель. Они ждали этого момента много лет, и благодаря долгому ожиданию и сильному влечению друг к другу их близость была упоительной… Вдруг она вспомнила о тюлене. Ведь он пропадет без нее, покинутый, один на полу в бане; он ждет ее. Она объяснила своему светлокудрому юноше: «Прости меня, я бы осталась с тобой навеки, но у меня есть одно неотложное дело – я должна донести своего тюленя до моря».