Читать книгу "Дюжина аббатов - Лаура Манчинелли"

Однажды вечером, когда маркиза ожидала на холме восхода луны, случилось так, что сияние, разлившись по противоположному склону, осветило фигуру человека в голубом плаще на серенькой лошадке, который тоже смотрел на небо. Маркиза, охваченная любопытством, подошла, но не успела она обратиться к нему с приветствием, как человек наклонил голову и пробурчал:

– Ну вот, все закончилось. Видите, взошла луна? Теперь ничего не видно.

– Мне кажется, наоборот, – ответила маркиза, – сейчас все видно.

– Не видно звезд, ангел мой. Больше ничего. Подумать только, сейчас самые ясные ночи, по крайней мере для этого времени года.

– Вы астролог? – спросила маркиза.

– Естественно. А кем мне быть?

Маркиза не ответила, хотя и подумала, а почему бы ему, собственно, не быть кем-нибудь другим. Она наблюдала за человечком, маленьким, как и его конь. Он был одет в голубую мантию, а на голове носил такой же голубой берет.

– Это Савойский замок, да? – спросил он, показывая на замок маркизы.

– Нет, синьор, это замок принадлежит маркизам ди Шайян.

– Дева, ты смеешься надо мной? Рода ди Шайян больше не существует. Они изгнаны семьей Савойя.

– Может быть, однажды так и случится, мессер. Но этот день еще не настал. Этот замок принадлежит мне – я маркиза ди Шайян.

Мужчина посмотрел на нее круглыми от изумления глазами, и маркиза заметила их бирюзовый цвет. «Странно, – подумала она, – что я не заметила этого раньше».

– Или я так поглупел, что не могу больше читать по звездам, или они мне специально солгали, – сказал астролог.

– Они вам солгали; возможно, только частично, – сказала маркиза. – Все в мире могут солгать.

Она пошла в сторону замка, подав астрологу знак следовать за ней. Когда они оказались в большом зале, освещенном факелами, маркиза посмотрела в глаза астрологу и изумилась: его глаза стали желтыми и блестели как золото. Она пригласила его погостить в замке, отчасти проявляя обычную учтивость, отчасти потому, что астролог с золотистыми глазами пробуждал ее любопытство. Все при дворе испытывали перед ним безотчетный страх, и, несмотря на то что горели желанием услышать от него что-нибудь о своей судьбе, никто не осмеливался задавать ему вопросы. Однажды вечером сама маркиза, положив конец всеобщему ожиданию, спросила:

– А вы, мессер астролог, действительно читаете по звездам как по открытой книге?

Он посмотрел на нее золотыми глазами и ответил:

– Что вы! Много лучше.

– Но ведь звезды могут и солгать, а вы – ошибиться.

– Звезды не лгут. Если я прочитал там что-то неверно, то это моя ошибка… Вы знаете, донна, что я имею в виду.

– Да, вы говорите о том, что род Савойя изгонит нас отсюда. Это непременно случится? Это неизбежно?

Астролог долго смотрел в пол, а потом взглянул на маркизу. Его грустные глаза стали голубыми.

– Не знаю, – сказал он. – Я не предсказатель. Не думайте об этом, маркиза. Если этому суждено случиться, это случится. Пока ведь ничего не случилось.

С этими словами он поднял свой кубок и посмотрел на маркизу своими необыкновенно голубыми глазами. Она улыбнулась.

– Наука о звездах, синьора, еще слишком молода, – продолжил астролог, – кроме того, она написана слишком трудным языком. Даже самый мудрый человек может ошибиться, расшифровывая ее.

– Так это правда, что каждый мужчина и каждая женщина рождаются под определенной звездой и не могут избежать ее влияния даже при большом желании? – спросил Венафро, который внимательно слушал астролога.

– Конечно, это один из немногих вопросов, по которому у мудрецов нет разногласий. В тот день и час, когда рождается человек, будь он мужчина или женщина, небом управляет какая-либо звезда или созвездие, они накладывают свой отпечаток, подобный невидимому клейму, на жизнь человека, оказывая влияние на его характер и, следовательно, судьбу. Напрасно удивляются простые люди тому, что воспитанный в строгости человек может стать убийцей, а у того, кто всю жизнь провел в лесу, вдруг обнаруживаются нежные чувства; пастух ни с того ни с сего берет в руки кисти и принимается писать картины, а безграмотный человек берется за сочинение поэм. Такова сила звезд, ее отметину не стереть, даже если положить на это всю жизнь. Рано или поздно она сверкнет во тьме, подобно золотой печати на камне. – Сказав это, астролог обвел всех присутствующих своим искрящимся золотом взором. – Если человек рожден аббатом под звездой святости, рано или поздно он станет святым, даже если ему придется пережить мученичество, – повторил астролог, и глаза его еще больше пожелтели.

Пока все вокруг размышляли над этими противоречивыми словами, делая на их основании самые разнообразные выводы, аббат Санторо почувствовал сильное сердцебиение. Ему открылась великая правда его жизни.

Аббат Санторо был крошечным человечком скромного вида. Он мало ел, пил еще меньше и всегда молчал. Как правило, при дворе его не замечали, и донне Камилле часто приходилось бросать строгие взгляды на пажей и слуг, когда они не пропускали его перед собой, входя в комнату, а за столом даже забывали ставить перед ним бокал и тарелку, что в конечном итоге не было таким уж серьезным промахом, учитывая, что число аббатов постоянно менялось, а если быть точнее, стремительно уменьшалось. Однако в глубине души аббат Санторо вынашивал честолюбивые планы, пожиравшие его, подобно великой страсти: он хотел обратить маркизу ди Шайян в сторону религии, так как отлично видел – а заметить это было нетрудно, – что маркиза заботилась о своей душе весьма небрежно. Дело это было весьма сложное, проще обратить в веру Саладина… К тому же гораздо опаснее, поскольку у донны Бьянки не было особых предрассудков. В чем непосредственно состояла опасность, аббат Санторо не мог бы сказать. Но он был уверен, что для осуществления его плана нужно чудо, а может быть, даже и мученичество. Он видел себя то Георгием Победоносцем, поражающим змия, то святым Себастьяном, пронзенным тысячами стрел и привязанным обнаженным к дереву, – это он-то, никому никогда не открывавший свою обнаженную плоть и боявшийся даже розовых шипов. Тем не менее было необходимо обратить в веру маркизу ди Шайян, и это стало делом его жизни.

Но как это осуществить? Он с ней ни разу не заговорил. Он постоянно готовился к разговору с нею; его речи, возможно, слегка хромали с теологической точки зрения, зато были безупречны с точки зрения чувств и должны были, безусловно, поразить женское сердце. Едва завидев ее, даже вдалеке, он уже готовился произнести свою речь, но голос замирал у него в глотке, а ноги сами собой несли его в противоположную сторону – в укромный уголок или за чью-нибудь за спину. С полной определенностью можно было утверждать, что маркиза даже и не догадывалась о его существовании. Аббат Санторо из кожи вон лез, совершенно не представляя, как привлечь к себе ее внимание. За столом он всегда сидел очень далеко от нее, а ведь это было единственное место, где он ее видел. За исключением церкви, само собой. А там, распевая псалмы, Санторо по-настоящему давал волю своей фантазии. Он был то скромным псаломщиком, или царем Давидом, или воинственным богом со звучным голосом, или даже подлым, проклятым филистимлянином. В тот единственный раз, когда маркиза его заметила в замковой церкви, он слишком громко исполнял партию «воинственного Бога» во время пения псалмов. Она в возмущении повернулась спиной к хору, закрыв уши руками. Только это заставило Санторо замолчать. Но мечтал он по-прежнему много. Мечтал о том, чтобы оказаться в глухом лесу во время грозы и увидеть, как донну Бьянку похищает косматый разбойник. Женщина протягивает к нему руки и молит о помощи, а он при помощи сабли разбивает в мелкие щепы булаву разбойника и освобождает рыдающую даму. Он воображал себя также Карлом Великим, только что победившим саксов и освобождающим рабов. Среди них, в железных оковах, полуобнаженная и полумертвая маркиза… Он узнает ее, откинув волосы с ее лица… Он представлял ее себе босой нищенкой в холодной ноябрьской грязи, как он берет ее на руки, заворачивает в плащ и сажает на своего коня… Но маркиза, к несчастью, не была закована в цепи, ей не было холодно, да и жизни ее никто не угрожал, а есть она могла, сколько хотела. В своих фантазиях он всегда рисовал себя святым на коне или святым воином, а героем-то он как раз себя и не чувствовал… Но ведь героизм идет рука об руку со святостью, об этом писал святой Бернард Клервосский…