Читать книгу "Кладбищенские истории - Борис Акунин"

Но истинная суть этого некрополя, кажется, заключалась не вбезотрадном одиночестве человека, умирающего вдали от дома. Тут было что-тоиное. Я это чувствовал, но ухватил не сразу. Гайдзин-боти открывалось мнепостепенно.

Поначалу сбивало то, что здесь на одной территориирасположены два кладбища, причем не разделенные стеной, как на Новодевичьем илиДонском, а наслоившиеся одно на другое. Когда я это понял, дело пошло быстрей.

Я научился отличать мои могилы от обычных, это оказалосьнетрудно: старое кладбище, ради которого я приехал, прекратило своесуществование восемьдесят лет назад, 1 сентября 1923 года; новое, возникшее послеэтой даты, ничего интересного собою не представляло и никакого мессиджа в себене содержало, во всяком случае для меня.[19]

С датой всё тоже было ясно. 1 сентября 1923 года в Япониислучилось страшное землетрясение, эпицентр которого находился как разнеподалеку от Иокогамы. Погибло больше 100 тысяч человек, от города осталисьодни головешки. Пострадало и кладбище: многие надгробия раскололись или упали,сгорела вся документация, так что впоследствии многие старые могилы осталисьнеидентифицированными. Гайдзин-боти пришлось обустраивать и организовыватьзаново — в результате образовалось более или менее стандартноеритуально-погребальное учреждение, каких на свете сколько угодно.

Кладбище как кладбище

Получалось, что моё Иностранное кладбище захоронено внутриобновленного Гайдзин-боти; годы его жизни 1861–1923, не длиннее среднегочеловечьего века. За это время здесь закопали примерно две с половиной тысячимертвецов. Они говорили на разных языках: английском, французском, немецком,русском, голландском, испанском, и еще двух десятках наречий. Среди них былиморяки и миссионеры, солдаты и инженеры, промышленники и беглецы от правосудия.Объединяет всю эту разношерстную компанию только одно — никто из них несобирался обрести вечный покой в японской земле. Кто же ради этого отправилсябы в многонедельное плавание? Эти люди ехали сюда на время, пребывание в Япониидля каждого из них должно было стать не более чем этапом в активной, непоседливойжизни.

На Гайдзин-боти похоронены те, кто споткнулся на бегу, этокладбище неосуществленных планов, наглядное пособие к японской поговорке «росё-фудзё».Лаконичная максима, состоящая из четырех иероглифов, переводится довольнодлинно: «Никому не дано знать, в каком возрасте ему суждено умереть». Или, еслиугодно, «человек предполагает, а Бог располагает», но только без оттенкахристианской смиренности.

Большинство обитателей старого Гайдзин-боти умерли врасцвете жизни, не завершив начатого дела. Сегодня помнят лишь тех из них, ктоуспел принести Японии хоть сколько-то пользы — японцы знают, что такоеблагодарность. Не забыт молодой инженер Э. Моррел (ум. 1871), приехавшийстроить первую железную дорогу, но не доживший до ее открытия; его памятникимеет форму проездного билета. Раннюю фотокамеру напоминает квадратноенадгробье первого учителя фотографического искусства О. Фримэна (ум. 1866).Могила одного из устроителей японского телеграфа Ф. Фиска (ум. 1875) похожа нааппарат Бодо. Под маленьким каменным казематом покоится германский специалистпо тюрьмам Г. фон Зебах (ум. 1891), только решетки не хватает — хотя сто летназад, наверное, была и железная ограда.

Чем дольше бродил я по Гайдзин-боти, тем неуютней мнеделалось. Какая там романтика — по коже то и дело пробегали мурашки. Вероятно,дело в том, что здесь так много людей, застигнутых смертью неожиданно, неготовыхумереть, думал я. Ничто не потрясает нас сильнее, чем внезапная смерть, главныйужас человеческого существования. Западный человек, дитя оптимистическойцивилизации, живет на свете, делая вид, что смерти нет, а если и есть, то оченьнескоро. Японская же традиция призывает пребывать в постоянной готовности кнеожиданному концу. Одно из известнейших самурайских изречений гласит: просыпаясьутром, будь готов к смерти. Не потому что так импозантней, а потому что этообостряет ощущения и пробуждает разум; главное же — очень уж страшно умирать врасплох.Думаю, что эта экзистенциальная установка многим японцам придает на последнемпороге мужества.

Так вот что такое Гайдзин-боти: захоронение дилетантовсмерти в стране, где мастерски умеют умирать.

Японские кладбища и выглядят совсем иначе, чем это. Ониделовиты и скучны. Самое сильное впечатление там производят сектора,принадлежащие большим фирмам. Земля на хорошем кладбище стоит очень дорого,поэтому перспектива получить место на корпоративном участке считаетсясущественным плюсом при заключении трудового контракта. Кто честно отработалположенный срок в компании, может рассчитывать на свои два кубометра почвы. Этонаполеоновские гренадеры служили вместе, а спят вечным сном кто где, японскиеже клерки как сидели в одном зале стол к столу, так рядышком и укладываются:гендиректор, замы, начальники отделов, рядовой персонал. По своей обезличенности,усредненности японские кладбища поразительно похожи на бетонные меганекрополисоветской эпохи — та же несентиментальность, та же десакрализация смерти.

А на Иностранном кладбище смерть мистична и непостижима, потомучто это Внезапная Смерть, которую нельзя предугадать, к которой невозможноподготовиться. Здесь ее зона, ее заповедник, и когда начинаешь это чувствовать,делается по-настоящему страшно. В низинной части Гайдзин-боти всегда сумрачно итихо. Над головой смыкаются ветви деревьев, звуки города почти не слышны,вокруг ни души. Всякое старое кладбище — это узел, в котором сплетаютсянесоприкасающиеся нити: разные пласты времени, жизнь и смерть, реальное ипризрачное. Рациональность отступает, давая простор фантазии и вечномуподозрению, что многое на свете не снилось нашим мудрецам. Если я долгоразглядываю надгробье, которое меня чем-то взволновало — эпитафией ли,барельефом или высеченным на камне именем, — мне кажется, что я начинаю видетьчеловека, который здесь похоронен. Иногда даже слышу, как он мне рассказываетпро свою жизнь, и это-то как раз совсем не страшно, а захватывающе интересно.Наверное, подобные видения (ну хорошо, пускай не видения — игры воображения) исделали меня тафофилом.

Но на Гайдзин-боти, в самой старой его части, над могиламивдруг качнулся призрак, от которого мне сделалось не по себе. Я явственноувидел очертания Внезапной Смерти. Отныне она для меня останется такойнавсегда, какое бы обличье ни принимала: автокатастрофы, несчастного случая,инфаркта или убийства. Я даже знаю, откуда это страшилище вынырнуло — изкошмарных снов, что некогда мучили по ночам здешних покойников. Именно такойона им несомненно и мерещилась.