Читать книгу "Постой, паровоз! - Владимир Колычев"

Его завели в какую-то комнатку, заставили переодеться в полосатую робу смертников.

– Номер нашьешь в камере, – сказал вошедший в каморку человек.

Зиновий автоматически перевел на него взгляд, и тут же тяжелый кулак опустился ему на голову.

– Не смотреть! Ни на кого не смотреть! Голову – вниз!

Дальше в камеру он шел сам, с низко опущенной головой. В изоляторе во время перемещения при каждой остановке арестанту следовало просто поворачиваться лицом к стене. Здесь же и без того сгорбленного смертника ставили буквой «зю». По команде «марш» Зиновий лишь чуть-чуть разгибался, отлеплял прижатую к стене голову и на полусогнутых продолжал путь. А остановок было несколько, через каждые три-четыре метра – дверь-перегородка.

Разогнуться ему разрешили только после того, как впихнули в камеру. Это был небольшой закуток метра три на два. Стены под колючей «шубой», жесткая кушетка, свернутый матрац с начинкой из одеяла и комплекта белья, небольшой столик, табуретка с закругленными углами – все намертво прикручено к полу. В углу – печально знакомая «чаша Генуя»; вместо унитазного бачка – выходящий из стены ржавый кран: и смывать, и умываться. Крохотное оконце под потолком – решетка, реснички, все как в обычной тюрьме. Тусклая лампочка под потолком – в решетчатом абажуре…

Но прежде всего внимание Зиновия привлекли бурые пятна на стенах, на потемневшей от времени столешнице. И еще в стене напротив двери он заметил несколько небольших отверстий, грубо замазанных алебастром. Что это все значит?

Зиновий присел на краешек кровати. Уши сдавила глухая, но вместе с тем звенящая тишина. Жуткое ощущение. Как будто в могиле находишься. Как будто заживо погребен. Двигаться надо – разгонять могильную тишину.

Он встал, застелил и заправил постель. Прошелся взад-вперед и обессиленно повалился на кушетку поверх одеяла. И тут же, как гром среди ясного неба, резкий голос надзирателя:

– Лежать запрещено!

Такое ощущение, будто голос доносился с того света. Но все было как раз наоборот. Голос исходил из мира живых, чтобы встряхнуть мир мертвых. Мир, в котором оказался теперь Зиновий. Говорили с ним через маленькое окошко над «кормушкой» на уровне головы среднестатистического человека. Удивительно, но Зиновий не слышал, как оно открылось.

– Только сидеть. Только на табурете. Только спиной к двери. Подъем-отбой по команде.

Голос уверенного в своем особом могуществе человека. Никакой грубости в нем, никаких угроз. Но можно не сомневаться, что в случае ослушания расправа последует незамедлительно. Зиновий не просто вне закона, он уже вне жизни. С ним можно делать все, что угодно. Никто и слова не скажет надзирателю, если он в наказание сыпанет в камеру хлорки и плеснет поверх водой. Или, чего доброго, пустит в ход специальную дубинку…

Зиновий покорно сел на табуретку, спиной к двери. Почему спиной к двери? Почему окошко открывается бесшумно? Может, петли солидолом нарочно смазывают? Зачем? И что это за бурые пятна? И что это за отверстия в стене? И тут до него дошло…

В изоляторе он общался с людьми, он слышал различные домыслы и о смертных наказаниях. Одни утверждали, что смертников расстреливают по старинке – ставят к стенке в тюремном дворе, расстрельная команда дает залп, и на этом все. Другие говорили, что приговоренного ставят на колени в дальнем тюремном коридоре, палач приставляет пистолет к затылку и… Были и другие варианты, из чего Зиновий сделал вывод, что на самом деле никто не знает точно, как приводится в исполнение смертный приговор. Это ужасное таинство было покрыто могильным мраком. Точно так же никто не может сказать, существуют ли рай или ад. Миллиарды людей побывали на том свете, но никто из них не вернулся обратно, чтобы рассказать правду о царстве мертвых. Так и смертная казнь. Никто не выжил после общения с палачом, некому рассказать, как убивают. Выживают, конечно, сами палачи, но они никому ничего не рассказывают…

Можно было только догадываться, как приведут приговор в исполнение. Но догадаться об этом способен лишь тот, кто уже перешагнул роковую черту. Зиновий – один из таких несчастных. И он догадался…

Убьют его внезапно. Он будет сидеть на табурете лицом к стене, бесшумно откроется специальное окошко, через которое тихо просунется рука с пистолетом. Грянет выстрел, и одним смертником на свете станет меньше. Теперь он знал, что это за пятна на стене. И зачем замазываются алебастром пулевые отверстия…

Но почему он сразу попал в расстрельную камеру? Почему его поместили сюда сразу? Ведь он подаст апелляцию в Верховный суд, еще месяц-два ждать пересмотра. Это хоть и хлипкая, но все же надежда на благополучный исход – смертную казнь могут заменить двадцатью годами особого режима. Тоже не сахар, но ведь не расстреляют же. Но его уже, считай, посвятили в жуткое таинство смертной казни. Его уже определили в камеру, откуда никто не выходит живым… Неужели нет никакой надежды на отмену приговора? Неужели уже сегодня ему могут выстрелить в спину?..

Зиновий сидел на табурете, сжавшись, как мокрый воробушек на холодном ветру. Он не хотел умирать, он хотел жить. И как сокрушительно больно было осознавать, что право на жизнь он уже потерял. И не повернуть время вспять, не отсчитать назад дни до того момента, как он познакомился с Наташей! Может, и не она убивала Шипилова, но из-за нее все его беды! А ведь предупреждала Люда, что не доведет она его до добра! Так оно и оказалось – под расстрельную статью подвела его Наташа…

Пусть Люда и некрасива, пусть она будет скандальной, но уж лучше жить с ней там, на свободе, чем дожидаться рокового выстрела здесь, в камере смерти. Работал бы электриком, менял бы лампочки в гостинице, после рабочего дня и по выходным крутил бы музыку в эфире. И зэков бы на этапе развлекал. Как тогда, когда ставил им пластинку Розенбаума…

И будет завтра ручеек журчать другим,

И зайчик солнечный согреет стены снова,

Ну а сегодня скрипнут сапоги,

И сталью лязгнут крепкие засовы…

Нет, окошечко откроется тихонько, незаметно. И выстрел прозвучит громом среди ясного неба. А в остальном все как в песне. В этой ужасной страшной песне. Знать бы тогда, что вся жизнь пойдет под откос по шпалам-нотам этого жуткого пророчества…

Окошко открылось шумно. Зиновий вздрогнул, словно получил пулю между лопаток.

– Ужин! – звонко пронесся по коридору чей-то голос.

Звонко и даже весело. Черное какое-то веселье. Не убили до ужина – счастье. Проснулся утром, считай, что заново родился. Чтобы тут же умереть…

Страшное окошко было закрыто. Оказывается, это «кормушка» открылась с шумом. Минут через пять в камеру просунулась рука, но вовсе не с пистолетом. Миска с горячей кашей, алюминиевое блюдце с хлебом, куском масла и жареной рыбы. Ничего себе!.. Зиновию бы радоваться, что можно сытно поесть. Но есть совершенно не хотелось. К тому же в столь обильном ужине он увидел страшный знак. Тюремное начальство не поскупилось на сытный ужин. И все потому, что этот ужин – последний в его жизни…