Читать книгу "Постой, паровоз! - Владимир Колычев"

А за окном алеют снегири,

И за решеткой иней серебрится,

Ну а сегодня не увижу я зари,

Сегодня я в последний раз побрился…

После ужина Зиновий попросил у надзирателя бритву. Побриться бы перед смертью. Белье на нем чистое, сегодня получил. Осталось растительность сбрить.

Бритву ему выдали. Вместе с надзирателем. Он вошел в камеру, поставил его спиной к себе в полусогнутом положении, в котором он находился до тех пор, пока не соскоблил щетину тупой, оттого и безопасной бритвой. Мучение, а не бритье. Долго и нудно. Но все равно заняться нечем.

За все время, пока он приводил в порядок свое лицо, надзиратель и слова не вымолвил. Стоял за спиной как каменное изваяние и внимательно наблюдал за тем, чтобы он не вскрыл себе бритвой вены или даже горло. Видимо, такое внимание предписывалось ему инструкцией. Глупой инструкцией. Зиновий не считал себя атеистом, но и в бога не особо верил, а в церковь ходить не был приучен. Но все же был крещен в младенчестве, все же он являлся православным христианином. И знал, что самоубийство – страшный непростительный грех. Да и какой смысл было самому сводить счеты с жизнью, если в любой момент это может сделать за него кто-то?..

Надзиратель стоял за спиной и молчал. И в его молчании Зиновий улавливал жуткий смысл. Молчит – значит, одобряет его желание побриться. Значит, все случится уже сегодня…

После вечернего туалета Зиновий снова сел на табурет спиной к двери. И снова сжался в комок, ожидая убийственного тычка под левую лопатку. Сейчас, сейчас… Но вместо выстрела пронзительно прозвучал звонок под потолком. Команда «Отбой».

Он с головой накрылся одеялом. И затих в ожидании конца света. Вот-вот это должно было произойти…

Но так ничего и не случилось. Если не считать, что проснулся он в могиле… Открыл глаза. Темно и жутко. Воздух густой и тяжелый, как земляной спуд… Он понимал, что находится в тюремной камере. Но все равно было стойкое ощущение, что его погребли заживо. А что? Вдруг на нем опробовали новый вид казни?..

Но пронзительно-разрушительный звонок и вспыхнувший вслед за этим свет развеяли это ощущение. Не погребен Зиновий. Жизнь продолжается. Жуткая, искривленная и лишенная всякого смысла, но жизнь. Только вот чувства облегчения не наступило. Ведь он так и остался в этой камере, так и остался доживать в ней последние дни, а может быть, и часы своей жизни…

Зиновий заправил постель, совершил утренний туалет, вымыл пол. Тишина в камере. Никто не суетится вокруг, никто не мешает. И взрывоопасной блатоты бояться нечего…

Но очень скоро Зиновий понял, что общая камера предпочтительней одиночной. Там хоть какая-то жизнь теплится, а здесь такое ощущение, будто время остановилось. Могильная тишина, гробовое спокойствие, мертвецкий холод от стен. И поговорить не с кем. И письмо на волю не напишешь – не положено. Запрет на газеты, книги. Единственное, что позволили, – направить апелляцию в Верховный суд. Необходимая, но, судя по всему, бесполезная формальность…

Прогулка на свежем воздухе полагалась раз в неделю. Когда Зиновий узнал об этом, у него возникло спонтанное желание познакомиться с кем-нибудь из своих соседей-смертников. Пусть это будет закоренелый убийца, подонок и негодяй, но хотя бы парой слов с ним перекинуться – хоть какое-то, но общение. С надзирателями не поговоришь. Но когда его вывели в тюремный дворик под решетчатым потолком, он понял, что его надеждам не суждено сбыться. Он вынужден был прогуливаться в одиночестве. Но хоть глоток свежего воздуха, в буквальном смысле. Еще бы глоток воздуха в переносном, глоток свободы. Хотя бы письмо из дома передали. Но смертникам писем не пересылали. О свиданиях и говорить нечего…

2

Выездная коллегия Верховного суда, закрытое судебное заседание, материалы дела, доводы обвинения и защиты. Одним словом, ничего не значащая бутафория. Но как бы то ни было, Зиновию снова пришлось пережить страшные минуты перед вынесением решения. «Приговор суда оставить без изменения…»

Кассационная жалоба отклонена, смертный приговор вступил в законную силу. Теперь точно все…

Зиновия вернули в его камеру. И его взгляд сразу же уперся в бурое пятно на стене. Совсем скоро рядом появится пятно от его крови. Совсем скоро…

Он ничего не совершал, он никого не убивал, он хочет жить, но… Но он должен умереть. И он умрет. Ну почему судьба к нему так несправедлива?

Снова, в который уже раз, он сел на табурет. Снова внутренне сжался в ожидании страшного конца. Но снова ничего не произошло. По закону его должны были предупредить о том, когда расстреляют. Но судя по всему, в этой тюрьме убивали внезапно. И его убьют. Не сегодня, так завтра…

Утром он привел себя и камеру в порядок. И снова погрузился в ожидание. Это было настолько же напряженное, насколько и тревожное ожидание. Не раз у него возникало ощущение, что стены по правую и левую от него стороны создают разность потенциалов, отчего возникает электрический ток, проходящий через его голову. Так или иначе, но голова действительно гудела как трансформатор, а мозговые извилины вибрировали от внутреннего напряжения. А мысленный взор иногда казался экраном телевизора, который питал этот самый трансформатор. То и дело перед глазами всплывали жуткие картинки – то мама при смерти на больничной койке, то сам он на железном столе в морге. Но Наташу в столь ужасающем состоянии он не видел.

А ведь говорил о ней Лебяжный, говорил, что, возможно, вор Черняк отправил ее на тот свет. Но не мог Зиновий в это поверить. Не могла погибнуть Наташа – ни для него, ни вообще. Она жива, здорова, с ней все хорошо. Это мама могла умереть, и он сам готовился к смерти, а с Наташей все будет в порядке. Она быстро забудет его, если уже не забыла. У нее другая жизнь. Она гуляет и спит с мужчинами, ничуть не стесняясь этого. Да, она подставила его, да, из-за нее он отправится на тюремный погост. Но при всем при этом Зиновий не мог думать о ней плохо, не мог поминать недобрым словом. Слишком он ее любил. Но скоро, очень скоро эта любовь умрет. Вместе с ним…

Но шло время, а он продолжал жить. Сходил с ума в ожидании выстрела, но жил. Если, конечно, его жалкое существование можно было назвать жизнью…

У него не было ни газет, ни книг, но он занимался тем, что страница за страницей раз за разом перелистывал свою жизнь. Иногда в порыве надвигающегося безумия пытался искать в ней грехи, за которые он мог заслужить смертное наказание. Искал, потому что с грехом на душе умирать легче… Но в мутной водице той жизни, которой он жил до встречи с Наташей, водилась всякая мелочь. Однажды, еще в детстве, он желал своему однокласснику Вовке Никольцеву страшной и мучительной смерти за те унижения, которые от него терпел. Но это же не убийство, всего лишь наивный детский бред. В седьмом классе курил анашу. Дали попробовать, а он не нашел в себе сил отказаться. Хорошо, что больше на косячок его не приглашали, поэтому бросил… В армии сфотографировался на фоне секретной радиостанции, чем нарушил инструкцию о режиме секретности. Ну, однажды на «деда» ротному пожаловался. Случайно вышло, и все же…