Читать книгу "Ночь черного хрусталя - Владимир Михайлов"

— Ева, я…

— Да. Я ведь поняла.

— Но если бы вы не сказали там, я бы не понял — о себе…

— Не надо объяснять, — сказала она.

— А мне надо, — сказал он. — Только не сейчас. Что с ногой?

— Посмотрим потом. Терпимо.

В машине он спросил:

— К вам домой?

— Да, — сказала она, помедлив. — Наверное, да.

Он включил мотор.

До перекрестка доехали беспрепятственно. Там, однако, пришлось уменьшить скорость: за то время, что они провели у Граве, на пересечении улиц собралось довольно много людей — с дубовыми листьями и без них, вооруженных и безоружных, молодых и пожилых; общим для них было, пожалуй, выражение лиц — какое-то мрачное ожидание читалось на них. Людей пришлось едва ли не расталкивать машиной — дорогу уступали неохотно, в самый последний миг.

Милов спросил негромко:

— Где пистолет?

— В сумочке.

— Выньте и держите на коленях. Прикройте хотя бы платочком…

— Вы чего-то всерьез боитесь?

Милов пожал плечами.

— Город без энергии — это неспроста. Обычную аварию давно бы уже устранили. Боюсь, кто-то разыгрывает тут пьесу во многих действиях. Это уже не просто вспышка негодования фермеров и не только выступление в защиту природы. Слишком чувствуется организация. Жаль, я не очень ориентируюсь в намурийских проблемах. Может быть, вы просветите невежественного туриста? — Он наконец выбрался из сутолоки и прибавил газу.

— Бросьте, Дан, — сказала Ева. — Я ведь не спрашиваю, кто вы такой и зачем оказались здесь: наверное, вам не нужно, чтобы я спрашивала. Но и дурочкой считать меня не надо.

— В этом неповинен. И если вам так показалось — простите.

— Прощаю. Здешние проблемы? Да самые обычные. Намуры и фромы. Демократы и консерваторы, а у власти — либералы. Внешние долги: нечем платить проценты, конкурентоспособность падает. И, конечно, экология…

— Не знай я, что вы врач, принял бы за политического обозревателя.

— У нас дома только и говорят, что о политике и экономике.

— Понятно. И оппозиция правительству сильна?

— Не сказала бы. Она стоит на таких крайних позициях, что на выборах…

— А если без выборов?

— То есть как это?

— Да очень просто. Масса может всколыхнуться по любому поводу, для всех вполне приемлемому. Но ее всегда умели поворачивать в нужную сторону так, что она этого и не замечала… А тогда события могут принять такой оборот, что сделаются опасными не только для Намурии, но для всех — для нас, для вас…

— Ну, мы-то далеко, — сказала она. — За океаном.

— Что теперь океан?.. Да и разве все ваше за океаном? А дети?

— Да, — помедлив, сказала она. — Вы правы. Дети. Нет, Дан, я не поеду сейчас домой — передумала. Мне нужно в Центр. К ним. Тем более, что Карлуски погиб. Так что выезжайте на проспект, и — прямо, пока сумеем. Главное — выскочить на шоссе.

— Ваше слово — закон, — согласился он. — И Граве там пристроим, кстати. Только надо бы где-нибудь заправиться — едем на остатках…

— Направо и еще раз направо, — сказала она.

— Спасибо, мой штурман.

На проспекте прохожих стало намного больше, и с первого взгляда можно было подумать, что все в порядке; однако в отличие от хаотического движения людей на улицах в обычное время, здесь почти все направлялись в одну сторону; почти не было женщин, и совсем — детей. И никакого транспорта, за исключением той машины, в которой ехали они сами.

— Дан! — это было сказано почти с ужасом.

— Что с вами, Ева? — Он резко затормозил.

— Вы что, тоже… из них?

— С чего вы взяли?

— Дубовый лист…

— Ну?

— Он торчит у вас из кармана!

Сняв руку с руля, он вытащил зеленую суконную тряпочку из кармана. Помял в пальцах.

— Шинельное сукно… Не бойтесь, Ева, это я подобрал у Граве в прихожей. Верно, потерял кто-то… тот, кто приходил.

— Дан, я и в самом деле начинаю бояться: что происходит с миром?

— Не знаю, хотя предположения можно строить. Может быть, он, как змея, меняет кожу. Выползает из старой.

— И старая кожа — мы?

— Может быть.

— Слушайте, а это хорошо, что мы едем в ту же сторону, куда идут все они?

— Мы ведь направляемся к центру, если нам нужно на шоссе?

— Но можно и обратным путем — так, как приехали…

— Боюсь, что там выехать из города будет трудно — помните? Ну вот, и люди тоже идут в центр. Да, теперь я уверен: это не само собой случилось. Кто-то это затеял, готовил, командовал. Ну, а теперь — здесь, во всяком случае, — они, видимо, одержали верх и теперь должны изложить свою программу и обнародовать указы. И есть лишь один способ сделать это.

— Как в средние века?

— Тока ведь нет, а значит — ни радио, ни теле, ни газет. Нет информации. А без нее — многое ли отличает нас от средних веков?

— Вы всерьез?

— Не совсем. Думаю, что какие-то качества нас все же отличают, даже когда нет электричества. — Милов кивнул в сторону одного из немногих прохожих, что шли против движения; этот был без листка и тащил два ведра с водой. — Даже когда приходится заменять водопровод вот этим…

— Дан, а вы помните танк? И солдат? Вот это меня всерьез пугает…

— А меня, напротив, успокаивает. Они бездействуют — значит, ждут команды. Откуда? Из столицы, естественно. В таких случаях правительство, как правило, не реагирует мгновенно: нужно взвесить последствия — и внутренние, и внешние… А пока армия под контролем правительства, могут быть эксцессы, но до всеобщей резни не дойдет.

— Думаете, в столице не происходит ничего подобного?

— Если правительство хоть чего-то стоит, его не так легко разогнать, как ваших коллег в поселке… Ага! Бензоколонка. Давно мечтал о встрече.

— Дан. Вы плохо говорите по-намурски, а они…

— У вас есть какая-нибудь булавка, шпилька? Приколите мне повязку, как только остановимся.

Он подъехал к колонке, затормозил, протянул ей левую руку.

— Теперь пересядьте за руль. Пистолет оставьте на сиденье, под платочком. И если увидите, что у меня осложнения…

— Буду стрелять.

— Нет. Вы немедленно уедете.

— Не выйдет, Дан. С моей ногой мне сейчас даже не выжать сцепления. Так что обойдитесь без осложнений.

Он вышел из машины. Заправщика не было. Просунув руку в окошко, погудел; никто не вышел из конторки и после этого. Тогда Милов сам отвинтил пробку бака, вставил наконечник шланга. На всякий случай еще раз погудел. Теперь человек вышел и махнул рукой. Проговорил лениво: