Читать книгу "Ночь черного хрусталя - Владимир Михайлов"

— Нет, но этого же не может быть, мы просто не туда попали, — проговорил Граве заплетающимся языком. Вошла Ева.

— Телефон совершенно онемел, — сказала она, — ни намека на звук… Что тут? Боже…

— Тихо! — закричал Граве. — Она спит! Спит, говорю вам! Это просто помада, след помады, выйдите отсюда, она выспится и встанет, мне лучше знать!

Ева произвела свои нехитрые манипуляции.

— Я, конечно, не судебный медик, — видимо, такое предисловие она считала обязательным, — но видно, что борьбы не было, вероятнее всего, в нее выстрелили, когда она спала — кто-то вошел в квартиру…

— Никто не мог войти в квартиру! — снова закричал Граве. — Замок настроен только на ее и, мой дактошифр!

Милов пожал плечами: он знал, что ключи есть к любым замкам.

— Ева, — попросил он, — вы не могли бы посмотреть внимательно: нет ли на теле следов уколов.

— Вы полагаете?.. — она недоверчиво смотрела не него.

— Сделайте это, пожалуйста.

— Тогда пусть Граве поможет мне.

— Вы думаете, он сейчас способен?

Граве стоял в углу, не издавая ни звука, покачиваясь с каблуков на носки и обратно.

— Но ведь… — тут Ева спохватилась, что перед ней лежит уже не живая женщина, а лишь тело, к которому применима другая система приличий. — Ну, тогда вы помогите…

«Никогда не раздевал мертвых женщин», — подумал Милов, не очень как-то послушными пальцами расстегивая пуговички.

— Нет, — сказала Ева, — ни следа. Что будем делать?

— Думаю, надо позаботиться о нем, — сказал Милов, — боюсь, что для него это — удар ниже пояса, и сильнейший.

Но Граве в комнате уже не было — он стоял в прихожей, прижав телефонную трубку к уху, и что-то громко и возбужденно говорил по-намурски.

— Телефон, видимо, включили, — сказал Милов. Тут, в спальне, тоже был аппарат — на ночном столике, со стороны Лили. Милов поднял трубку, поднес к уху, покачал головой: ни звука.

— Дан, я боюсь, он… вы понимаете?

Милов кивнул и спросил:

— Что он говорит? Я не воспринимаю, когда разговор идет на такой скорости.

Он не сказал, что вообще Намурия — не его регион, и его послали сюда только потому, что заболел Мюнх, — если можно считать болезнью две пули, в груди и в плече, и на язык ему дали неделю времени.

Ева прислушалась:

— Я тоже знаю не в совершенстве, но… Он разговаривает с канцелярией Господа, требует, чтобы его соединили с Самим, поскольку ему необходимо, чтобы Спаситель прибыл и воскресил Лили. Сейчас угрожает обратиться к конкуренту…

— Печально, — сказал Милов. — Он, кажется, всерьез тронулся.

— Дан, это все, что вы можете сказать? — с внезапной тоской в голосе спросила Ева. — Рехнулся, не рехнулся… Это ведь любовь, знакомо вам такое слово? Понимаете хоть, что оно означает? Любовь, о которой может только мечтать — и мечтает всякая женщина, но только редкая встречает в жизни такую… Вы просто никогда не любили, Дан, если ничего другого не можете сказать…

Милов увидел, что на глазах ее выступили слезы, и внезапно, помимо желания, представил, что не Лили лежит убитой в собственной постели (Лили, какими-то неведомыми путями впутавшаяся в опасные игры, ставшая звеном цепочки, которую теперь хозяева безжалостно рвали, уничтожая звено за звеном), а Ева, всего лишь несколько часов назад им впервые встреченная, но чем-то его уже зацепившая, уже прирастившая немного к себе, как он сейчас почувствовал; он представил себе Еву в постели мертвой — и ощутил вдруг, как перехватило горло, и понял, что куда сложнее обстояло дело с ним самим, чем ему казалось, и не просто из чувства долга он брал ее на руки и нес, но уже ощущая какую-то ответственность за нее — неизвестно перед кем, но ответственность, как за существо, данное ему и близкое ему и необходимое ему во всей жизни, сколько бы ее ни оставалось… Он изумился внезапному ощущению, и испугался его, и подумал, что если бы это Ева лежала, то он — нормальный, здоровый и ко многому привыкший человек, — пожалуй, тоже сошел бы с рельсов — не так, наверное, но сошел бы…

Сам того не сознавая, он все эти секунды, пока такие мысли проносились в голове, а импульсы — в сердце, смотрел на Еву в упор, крепко схватив ее за плечи — и она смотрела на него и, видимо, понимала и читала нечто в его глазах, потому что умолкла и тоже только смотрела… Громкий звук, донесшийся из прихожей, заставил их опомниться. Милов мгновенно оказался у двери, в руке его как-то сам собой возник пистолет. Опасности не было: это Граве, потерявший сознание, упал, опрокинув столик с телефоном, валявшийся теперь рядом. Ева подбежала, встала на колени около упавшего.

«Так или иначе, — думал Милов, гладя на ее узкую спину и светлые, уже высохшие волосы, — свое дело я, кажется, благополучно провалил. Были известны два звена цепочки — и вот они, одно за другим, ликвидированы. Куда шла цепочка дальше — у меня лишь слабые представления, да и у всех наших… Да никто не давал мне полномочий идти дальше: цепочка-то вела наверх, тут, наверное, нужен работник с другим статусом. Значит, программа теперь выглядит так: доставить Еву домой — хоть одно благое дело будет сделано, Граве отвезти в какое-нибудь медицинское учреждение, думаю, что они и в такой неясной обстановке должны действовать, а самому потом спешить в Регину, их столицу, и оттуда доложить, что и как, — ну, а дальше уже как прикажут. Да, ничего лучшего сейчас не придумать. Только не ввязываться ни во что: вовсе это ни к чему… А дальше?» — эта мысль, собственно, касалась уже одной только Евы, все хлопотавшей возле Граве. «Не знаю, как дальше, не знаю… Может быть, ничего и не случится — хотя уже нельзя будет жить так, как будто ее не было на свете… Не знаю, жизнь покажет».

— Думаю, надо поторопиться, Ева, — сказал он.

— Мне никак не удается…

— Ничего. Тут нужно время.

Милов нагнулся, не без усилия поднял Граве с пола и взвалил себе на спину. Что-то осталось в руке, вроде тряпочки, он сунул это в карман, не думая, машинально, из привычки не бросать ничего на пол. Ева отворила выходную дверь, придержала ее, Милов вынес Граве. Дверь мягко защелкнулась за спиной. «Рыбки теперь передохнут», — вдруг почему-то подумал Милов и даже пожалел их, как будто рыбки станут единственными жертвами происходившего. Ева шла впереди, Милов тяжело спускался вслед — веса в Граве было куда больше, чем в женщине. Внизу по-прежнему никого не было, только на втором этаже приоткрылась и тут же захлопнулась дверь. Ева открыла заднюю дверцу машины, потом, обойдя ее, — противоположную и помогла втащить и уложить Граве на сиденье. Снова обойдя машину, заметно припадая на ногу, прежде чем сесть, она остановилась рядом с Миловым.

— Дан…

— Ева?

— Странно, правда? И неожиданно…

Ему не надо было объяснять, что это сказано не о Лили, и даже не обо всем том, не вполне понятном, что происходило нынче в городе и вокруг него.