Читать книгу "Ветер в ивах - Кеннет Грэм"

– Папа! Я не могу спокойно смотреть на этого беднягу. Он уже так исхудал, что может спрятаться за древком копья. Позволь мне попробовать ободрить его. Ты же знаешь, как я люблю животных! Я буду кормить его из рук и скрашивать его одиночество.

Отец ответил, что она может делать всё, что ей заблагорассудится, а он капризами и причудами своего пленника сыт по горло.

В тот же день девица постучалась в дверь камеры, в которой томился Жаб, и заявила с наигранной бодростью:

– Ну, Жаб, хватит кукситься! Сядь, вытри глаза и будь умницей. Посмотри-ка, что я тебе на обед принесла – не из общей кухни, сама готовила!

На подносе в закрытых судках что-то бурлило и булькало, наполняя камеру дивным ароматом. Нежный запах тушёной капусты защекотал Жабу ноздри, и он, ещё не оторвавшись от каменного пола, вдруг подумал, что жизнь, может быть, не так уж темна и безотрадна… Но тут же вновь зарыдал, заколотил ногами об пол и кушанья отпихнул. Благоразумная девица не настаивала. Она всё забрала и вышла в коридор, но запах тушёной капусты, естественно, остался в воздухе. В промежутках между рыданиями Жаб волей-неволей вдыхал его, и в голове у него начали блуждать мысли, плохо совместимые с его горестным положением: о светской жизни, и о поэзии, и о делах, ещё (кому?!) предстоящих; о широких лугах и вольных пастбищах, прокалённых солнцем и ветром, об отцветающих фруктовых садах, об огородных грядках; и совсем неожиданно перед ним предстал видением облепленный пчёлами душистый стебель львиного зева! После чего осталось только вообразить, как постукивают тарелки, когда их ставят на стол, и как скрипят стулья, когда в большом парадном зале Жабсфорда гости придвигаются ближе к столу. Тяжёлая атмосфера тюремной камеры начала разрежаться. Жаб вспомнил о друзьях, которые наверняка сумеют что-нибудь предпринять, и об адвокатах, которые только и ждут, чтобы броситься на его защиту (эх, надо было сразу нанять полдюжины!). Когда же он наконец сообразил, что нет никаких проблем, перед которыми спасовали бы его острый ум и искромётная находчивость, надо лишь приступить к этим проблемам всерьёз, – стоило ему подумать об этом, как он подпрыгнул и на его морде снова расплылась широчайшая самодовольная улыбка.

Часа через два девица принесла поднос снова. На подносе была чашка крепкого чая, рядом на блюдечке лежали ломтики хорошо поджаренного хлеба. Сквозь поры каждого ломтика, как мёд сквозь соты, сочилось жёлтое масло. Аромат жареного хлеба буквально воззвал к Жабу, и зов этот не остался безответным. Дух жареного хлеба сумел в одно мгновение вызвать в нём живые образы жаркой кухни, где морозным утром готовится сытный завтрак, уютного очага, возле которого хорошо греться зимним вечером, когда дневные труды кончены и можно вытянуть ноги у огня, а рядом урчит кот и возится сонная канарейка. Жаб сел к столу, залпом выпил горячий чай и, не успев закрыть рта, стал рассказывать, в каком роскошном доме он жил, какой важной персоной был, какие славные дела совершал и какое множество преданных друзей не мыслили жизни без него.

Поняв, что эти рассказы бодрят его не хуже крепкого чая, дочь тюремщика тоже села и изобразила на своём лице живое внимание.

– Расскажи ещё о Жабсфорде, – сказала она. – Название уж очень красивое.

Напыжившись, Жаб начал так:

– Жабсфорд – уникальное в своём роде сооружение, типичное родовое поместье английской аристократии. Построен в четырнадцатом веке, оборудован всеми современными удобствами. Новейшей системы канализация, пять минут ходьбы до церкви, почты и площадок для игры в гольф. Легко приспосабливается для…

– Дружочек, – засмеялась девица, – я же не собираюсь покупать твой Жабсфорд. Ты расскажи что-нибудь взаправдашнее. Погоди, я сейчас ещё чаю принесу.

Она ушла и вернулась с полным подносом. Жаб взял ещё хлеба и, хрустя корочкой, повёл рассказ. С энтузиазмом описывал он рыбный садок, грядки, откуда прямо на кухню поступала свежая зелень, скотный и птичий двор, конюшни и голубятни, гостиные комнаты и шкафы, набитые хрусталём и фарфором, а там было рукой подать до пышных и весёлых застолий, где Жаб пел песни, рассказывал анекдоты и вообще задавал тон. Особую заинтересованность у девушки вызвала прачечная с гладильной машиной. Потом она попросила рассказать о его друзьях и с искренним интересом слушала об их жизни и приключениях. Разумеется, она умолчала насчёт своей любви к животным, понимая, что такой любовью Жаб был бы оскорблён до глубины души. Когда она, наполнив свежей водой кувшин и перетряхнув подстилку, пожелала ему спокойной ночи, Жаб был уже почти в прежней форме: самодовольный, бодрый и жизнерадостный. Он спел сам себе пару застольных песенок, свернулся на соломе и всю ночь видел замечательные сны.

Шли дни, единственными просветами в которых были частые, долгие беседы. В конце концов девушка решила, что держать бедное животное в заключении за такую, как ей казалось, ерунду жестоко. Тщеславный Жаб думал, что корни её симпатии к нему лежат гораздо глубже. Он даже пожалел, что социальная пропасть между ними столь глубока: ведь у неё было славное личико и она явно оценила его по достоинству.

Однажды утром девушка была необычно рассеянна, на всё отвечала невпопад и не обращала внимания на его мудрые мысли и блестящие остроты.

– Послушай, Жаб, – молвила она наконец. – У меня есть тётка… Она прачка.

– Ну-ну, – великодушно и снисходительно отвечал Жаб, – это не беда. Кое-кто из моих тёток только и годится что в прачки.

– Да помолчи ты минуту! Лучше бы ты вообще поменьше разговаривал. Мне надо подумать, а ты трещишь как сорока, так что у меня голова трещать начинает. Так вот, моя тётка – прачка. Забирает бельё в понедельник, приносит в пятницу, а сегодня четверг. Послушай, что я придумала. Если ты не нахвастал, ты очень богат, а она женщина бедная. Для тебя несколько фунтов стерлингов – пустяк, а для неё это совсем не пустяк. Если бы ты с ней договорился, – кажется, вы, животные, называете это дело «подмазать», – то я могла бы устроить так, чтобы она оставила тебе своё платье, платок и прочее, а ты сбежал бы из замка под видом прачки. Так-то вы очень похожи, особенно по фигуре.

– Вовсе мы не похожи, – обиделся Жаб. – Я очень строен, если не забывать, кто я.

– Она тоже очень стройна, если не забывать, кто она. Ладно, как хочешь! Я тебя пожалела, хотела помочь тебе, а ты просто-напросто неблагодарный глупец.

– Нет-нет, большое тебе спасибо, – поспешно сказал Жаб, – но ты только представь: чтобы я, благородный Жаб из Жабсфорда, бродил по дорогам Англии в облике прачки!