Читать книгу "Дороги, которым нет конца - Чарльз Мартин"

— Если ты играешь слишком много и увлеченно, люди сидят и смотрят на тебя, удивляясь твоему мастерству. Играй проще, и люди присоединятся к тебе. Пой вместе с ними. Кстати, это и есть наша цель. Наша задача — вложить песню в их уста, чтобы они пропели ее для нас. На самом деле, это все, что нужно. — Он помолчал и добавил: — Великие исполнители велики не потому, что могут сыграть все ноты, а потому, что они этого не делают.

Однажды мы проезжали мимо заправочной станции, рядом с которой были развешаны на бельевой веревке вельветовые «Элвисы». Отец кивком указал туда.

— Поп-звезды могут поставить мир вверх тормашками, но они приходят и уходят, как и их песни. Но хорошие гимны живут гораздо дольше людей, которые их пишут. Гимны не умирают. — Она посмотрел на меня. — Сколько премий «Грэмми» получил Элвис?

Я пожал плечами.

— Две. — Он вытер пот с лица. — А за какую песню?

Я снова пожал плечами.

Отец любил историю музыки и охотно делился своими знаниями.

— В середине 1880-х годов шведский проповедник Боберг написал стихотворение и издал его. Без музыки, только стихи. Несколько лет спустя он посетил молитвенное собрание и услышал песню с собственными стихами, положенными на старинную шведскую мелодию. Неизвестно, кто и как это сделал. Потом, в 1920-х годах, миссионер по фамилии Хайн путешествовал по Карпатским горам, где услышал, — обрати внимание, — русский перевод шведского стихотворения Боберга, положенный на шведскую мелодию. Хайн стоял на улице и проповедовал третью главу Евангелия от Иоанна, когда налетела сильная гроза, поэтому местный учитель приютил его на ночь. Пока Хайн наблюдал за грозой в горах, он сочинил то, что мы теперь называем первой строфой. Потом он перебрался в Румынию и Буковину, и там, среди деревьев и птиц, он сочинил вторую строфу. Он закончил третью строфу после того, как некоторое время пожил у карпатских горцев, а четвертую — после возвращения в Британию. Песня, которую мы знаем, оказалась в молодежном лагере в Калифорнии в начале 1950-х годов, где евангелист Джордж Беверли Ши передал ее человеку по имени Билли Грэм. Потом, в 1967 году, человек по фамилии Пресли записал гимн «Сколь Ты велик», и его альбом стал платиновым. — Отец поднял два пальца. — Дважды.

Через несколько минут по ветровому стеклу хлестнули струи дождя. Стеклоочистители заработали в мерном, неспешном ритме. Отец тихо запел, больше для себя, чем для кого-либо еще: «О, Господи, когда я пребываю в дивной власти…» Эти слова чаще убаюкивали меня, чем приводили в восторг.

Я никогда не мог понять, почему отец был странствующим проповедником. Читать проповеди в церкви было бы гораздо проще, не говоря уже о физических усилиях. Хуже того, он никогда не принимал пожертвований. Это не означало, что люди не хотели давать ему деньги; как раз наоборот. Но отец никогда не просил об этом. Он хотел лишь одного: чтобы люди делились друг с другом по своим убеждениям. Принимая во внимание количество отброшенных костылей и опустевших инвалидных кресел за все эти годы, он мог бы сколотить целое состояние и, возможно, даже летать из одного штата в другой на собственном самолете, но я ни разу не видел, как отец выставляет блюдо для пожертвований.

Когда дело касалось музыки, отец говорил, что его задача — напомнить людям слова и позволить им петь. Он был достаточно одаренным в музыкальном смысле, чтобы играть сольную партию или задавать ритм для кого угодно, но всегда говорил, что его музыка должна служить фоном. «Выведи песню на свет и отдай ее людям. Вложи ее в их уста. Песни не принадлежат нам. Песни — это свет, который мы зажигаем в других людях, а не обращаем на себя».

Однажды в жаркий день мы обустраивали сцену и присели отдохнуть. Я понимал, что мой отец не похож на других отцов, и мне стало интересно кое о чем его расспросить.

— Папа, зачем ты делаешь то, что делаешь? — поинтересовался я. — Я имею в виду, ты не хочешь получить настоящую работу, как другие отцы?

Он рассмеялся.

— Искренне надеюсь, что такого со мной не случится. — Он указал туда, где собирались люди. Вдали можно было видеть автостоянку. — Моя работа — приводить людей оттуда сюда. Собирать их и указывать на присутствие Того, кто может им помочь. А потом… — Он улыбнулся. — Потом я должен отойти в сторону.

— Почему? — спросил я.

— Потому что у Него есть то, что им нужно. Не у меня. Люди хотят одеть меня в модный костюм и показывать по телевизору. — Он покачал головой и указал на осветительные лампы. — Эти вещи оказывают странное воздействие на людей. Но помни, алмазы становятся бриллиантами, только когда они отражают свет.

Я лишь недавно узнал о деньгах и успехе, узнал о том, что у других все это есть, а у нас нет.

— Папа, можно у тебя кое-что спросить?

— Конечно.

— У меня есть наследство?

Он рассмеялся:

— Кого ты слушал?

— Я хочу сказать, у меня когда-нибудь будут деньги?

Отец немного подумал и ответил:

— Да, сынок, у тебя есть наследство.

Я улыбнулся. Я так и знал! Мы были богаты! Отец просто скрывал это. Он нашел серебряную жилу где-то на склоне горы, но держал это в секрете, пока я не подрасту, и тогда мы построим большой дом и купим «Кадиллак».

Потом он сказал:

— Я не оставляю что-то для тебя. Я оставляю кое-что в тебе.

Мне не понравилось, как это прозвучало.

Глава 12

Мое первое важное воспоминание о влиянии моего отца на других людей и о том, чем он на самом деле занимался, относится к восьмилетнему возрасту. Он становился все более известным. Люди приезжали из Калифорнии, чтобы послушать его, и он начал искать более просторные площадки. Мы наняли четырех работников только для того, чтобы парковать приезжающие автомобили, и люди собирались уже не в одном шатре, а в пяти, они были соединены в форме креста с центральной сценой. Каждый шатер мог вместить более двухсот человек, и по вечерам все места были заняты. Более того: люди, которым не хватило свободных мест, стояли по краям в четыре-пять рядов. Дети сидели на плечах у отцов, матери нянчили младенцев, старики приезжали в креслах-каталках.

Проповеди отца имели большой успех, поэтому отцу приходилось искать новые места для роста.

Он продолжал долгие пешие прогулки, когда можно было подумать в тишине и покое. В нескольких милях к югу от Буэна Висты отец нашел каньон с высокими стенами у подножия горы Принстон, вызвавший у него острый интерес. Он достал топографическую карту и показал мне. Сверху это выглядело так, будто кто-то из склона горы вырезал кусок пирога. Участок в форме воронки площадью сорок-пятьдесят акров выходил из каменных стен, вертикально поднимавшихся на несколько сотен футов. Для отца, который регулярно обращался к сотням, если не к тысячам людей одновременно, это была превосходная сцена.

Оставалась лишь одна проблема. Этой землей кто-то владел. Желая показать мне это место, отец провел меня мимо бесчисленных табличек, где было написано: «Вход воспрещен». Мы поднялись через хвойный лес национального парка, граничившего с нашей землей, на высокий скальный карниз с видом на ранчо внизу. Открывался вид будто бы с высоты птичьего полета. Отец указал вдаль.