Читать книгу "Просветленные не берут кредитов - Олег Гор"

Деревня осталась позади, и мы направились на северо-запад.

Шагали гуськом, в полном молчании, и я тренировал «установление в памяти», используя желание оказаться в помещении с кондиционированным воздухом, где прохладно и сухо и нет этой липкой жары. Получалось неплохо, я то совсем растворял его, то доводил до такой степени, что начинал ежиться и скрипеть зубами.

Потом начались болота, и мне стало не до упражнений.

Стволы поднимались прямо из воды, там и сям торчали травянистые кочки, усеянные огромными цветами, белыми и ало-желтыми. Тут в изобилии водились пиявки — одну из них брат Пон невозмутимо извлек из-под одеяния и отбросил в сторону — а от летающих кровососов воздух просто звенел.

На меня они накинулись, точно бедные родственники на нежданно явившегося в гости богатого дядюшку. Я захлопал по шее и голой макушке, завидуя монаху, не обращавшему на насекомых внимания, да и они его, непонятно почему, но не очень беспокоили.

Шагать приходилось по колено в грязной жиже, и в один момент, оступившись, я понял, что мы идем по хорошо известной уа тропке, а по сторонам от нее — непролазная топь. За секунду погрузился по пояс, что-то извивающееся скользнуло по бедру, и я едва не взвизгнул от страха.

— Не суетись, — сказал брат Пон, протягивая мне руку.

Охотники с улыбками наблюдали за тем, как я, дергаясь, будто червяк, выбираюсь на более-менее твердое место: от болотной вони кружилась голова, меня тошнило, а от унижения хотелось провалиться сквозь землю, но желательно не здесь, а где-нибудь в другом месте.

Вождь устроил мне выговор, монах перевел, не упуская ни единого бранного слова, и мы заковыляли дальше.

Вскоре пиявка обнаружилась уже на мне, на правой руке, чуть повыше локтя. Чтобы снять ее, не оставив гноящейся ранки, шагавший за мной охотник зажег сигарету и приложил к черному лоснящемуся телу.

Пытка эта продолжалась до вечера, остановились мы на сухом островке метров в сто диаметром. Уа разожгли костер, и из рюкзаков были извлечены бутылки с хмельной, судя по запаху, жидкостью.

Предложили и нам, но брат Пон вежливо отказался.

Он велел мне раздеться и осмотрел с ног до головы, попутно объясняя, что пиявки и клещи могут незаметно присосаться где угодно и что они мало того, что пьют кровь, так еще и переносят заразу.

Напившись, охотники начали петь и драться, не особенно жестоко, но с азартом. Отойти от костра и устроиться на ночлег в стороне оказалось невозможно, тут же налетали полчища москитов и начинали остервенело жрать тебя даже сквозь одежду, ну а дым давал хоть какую-то защиту.

Так что засыпал я под звуки ударов и пьяные вопли.

Проснулся я с головой такой тяжелой, будто пил вчера больше всех.

Костер все так же дымил, вокруг него валялись храпящие и сопящие тела, многие физиономии были украшены свежими синяками, не пострадавшим выглядел разве что сам вождь, даже на ночь не снявший шлема.

Брат Пон бодрствовал, и выглядел он возмутительно свежим.

— Что это за зверь такой? — спросил я, когда монах разрешил мне говорить. — Йесин…

— Он как слон, только очень маленький и живет в реках, а еще ядовитый.

Ответ поверг меня в состояние полного недоумения — нечто с хоботом и клыками, но размером, как я понял, с крупную крысу, и при этом обитающее в воде, точно рыба?

— А он на самом деле существует? — уточнил я.

— На самом деле существует все, что ты только можешь вообразить, — сказал брат Пон с улыбкой. — Во Вселенной есть место для всего, что в состоянии представить наш ограниченный разум, и для многого другого, что он не в состоянии вместить.

— Ну я имею в виду, здесь, в Мьянме…

— А это мы скоро узнаем. Сам я йесина никогда не видел, только слышал о нем.

Такое сообщение заставило меня приуныть — это что, мы месим болото, гоняясь за легендой, мифом, что существует где-то и когда-то, но не именно в этих гнусных джунглях? Но долго грустить брат Пон мне не дал, поскольку велел мне молчать и заявил:

— Не будем терять времени. Вернемся к «установлению в памяти»…

Вскоре я без особого удивления узнал, что то, чем я занимался, было только первым этапом.

— На втором ты должен вызвать в себе, скажем, ненависть и довести ее до предела, — проинструктировал меня монах. — В качестве объекта выбери, например, этих вот ребят, — он схватил что-то из воздуха и предъявил мне ладонь с полураздавленным москитом. — Дальше все то же самое — наблюдаешь за тем, как функционирует твое сознание, заполненное до краев ненавистью. Затем понемногу уменьшаешь ее, пока она совсем не исчезнет, и разглядываешь сознание, свободное от этой эмоции. И снова порождаешь…

Я поднял руку, показывая, что хочу задать вопрос.

— Но разве ненависть не является одним из базовых негативных аффектов? — осведомился я, дождавшись кивка-разрешения.

— Является, — подтвердил брат Пон. — Как внутренний мотив, корень поведения. Сейчас же мы используем ее внешнее проявление, одноименное чувство, яркое, но поверхностное. Кроме того, помни, что не ненависть должна стать центром твоего внимания, а омраченное ей сознание.

— Ну… а… когда мы вернемся обратно? — выпалил я, озвучив давно мучающий меня вопрос.

Ведь сколько можно бродить по лесам и горам, страдать от холода и жары, кормить москитов и шарахаться от змей, ночевать на охапке веток и большую часть времени изображать немого?

— Только когда задачи путешествия будут выполнены, — брат Пон развел руками. — Неужели тебе здесь не интересно? Мечтаешь вернуться в офис с кондиционером, заниматься тем же, чем и всегда, брать кредиты, подписывать договора?

— Ну, нет… не мечтаю…

— А кроме того, неужели ты думаешь, что я направляю этот поток событий?

— А кто же? — удивленно осведомился я.

— Твоя потребность в освобождении, созревшие семена твоих собственных усилий, — ответил монах. — Я лишь двигаюсь рядом и помогаю, фиксирую важные моменты, расставляю акценты.

Я ощутил смутное недовольство, желание возразить, но разговор пришлось закончить, поскольку начали просыпаться охотники. К моему удивлению, они не выказали признаков похмелья, и вскоре мы затопали дальше, сначала по болоту, а затем и по более-менее сухому лесу.

Вызвать ненависть к терзавшим меня комарам оказалось нетрудно, куда сложнее было разогреть ее до предела, и мешало тут мое собственное нежелание, опаска, подозрение, что я делаю нечто плохое, греховное, отягчающее карму и загрязняющее мир вокруг.

В один момент я вроде бы справился, по крайней мере меня затрясло, а поле зрения окрасилось багровым. Я сжал кулаки и лишь тут вспомнил, что все это затеяно не просто так, что это упражнение и нужно отстраниться.

С обычными эмоциями я управлялся таким образом легко, но тут ощутил, что пытаюсь сражаться с големом из патоки — при каждом ударе рука или нога прилипает, и неимоверное количество сил нужно потратить, чтобы ее оторвать.