Читать книгу "Клуб "Криптоамнезия" - Майкл Брейсвелл"

Лайза будет сидеть в опустевшем доме, среди мебели, задрапированной в пыльное полотно, и думать о ветре, срывающим пепел с сигареты печальной женщины средних лет, у которой когда-то был муж, а теперь его нет. И добрые феи уже не танцуют под шелковым пологом их кровати. И никто не приходит на помощь. Ничего не получилось. Все плохо.

(На самом деле, конечно же, нет. У них все хорошо. И так будет всегда. Мне достаточно было один раз взглянуть на счастливую пару, чтобы понять, что они будут жить долго и счастливо и состарятся вместе.) Но ведь можно же помечтать.

Мои фантазии об их любви – как рулон ткани, который развертывается, развертывается и никак не кончается, хотя в какой-то момент ткань меняет текстуру; их любовь поражает болезнь. Они пытаются мыть ей подмышки, своей любви, но им не избавиться от неприятного запаха: все прогнило насквозь, и ничего не осталось, совсем ничего. Только вынужденное обожание и убийственная обходительность. Только нервные взгляды, мечущиеся в пространстве и избегающие столкновения друг с другом. Теперь им уже неуютно вдвоем, в одной комнате. С наступлением зимы Лайза с Андре начинают войну. Никто не уступит. Каждый старается укусить побольнее. Кровь на зубах у любви смотрится как-то особенно безобразно: бурый налет отчаяния, черная чума. Помни о Мерриле!

В будущем – только унылая безысходность. Их восхитительная весна уже превратилась в нелепый фарс. Ночью Лайза не может заснуть. Она плачет, свернувшись в тугой комок; теребит носовой платок, когда-то подаренный мужем. Слезы – словно подтеки масла из пробитой масленки. Любовь показала последний фокус: достала из шелковой шляпы последнего голубя с окровавленной грудкой. Она замирает, прислушивается. Где-то звонят колокола. Или ей только кажется? Сентиментальность – как липкая пленка, чтобы заклеить разбитое окно. Его больше нет. (Я все же избавился от Андре в своих снах наяву.)

Обо мне она даже не вспоминает. Теперь она будет стремиться к свободе, а это значит, что ей почти все равно, кто будет рядом. Лишь бы это был не я. Через год она приободрится, вдруг взорвется лихорадочной нервной радостью и скажет себе: «Да, теперь я готова производить впечатление, очаровывать и пленять».

Потратив почти целый час на то, чтобы убрать флакончик с жидкостью для снятия лака обратно в шкафчик над мраморной раковиной, Лайза вдруг ощутит странную легкость и вся как будто наполнится летним светом, и к ней вернется былая уверенность.

А потом будет какая-нибудь вечеринка, взрыв активности, который произойдет очень вовремя, как раз тогда, когда нужно, и начнется с тихого урчания телефона. Она возьмет трубку и замрет на мгновение с трубкой в руке, испугавшись внезапной мысли. А вдруг это… он?! Ладно, чего уж…

– О, привет! – скажет она с облегчением (это не он). – Привет, Дженет. Как я рада, что ты позвонила. Мы с тобой сколько уже не общались? Да… да… ну, ты знаешь, как это бывает… ты сама через это прошла с Саймо… да, да, я знаю, у вас все было немного не так… да… конечно! Конечно, приду. Когда? После восьми? А много будет народу? Да… Настоящая вечеринка. Нет. Да, обязательно буду. Спасибо. До встречи.

Она решит, что не стоит особенно наряжаться, и оденется так, чтобы ей самой было удобно, и пойдет в гости к Дженет, своей давней подруге, которая сегодня устраивает вечеринку, и все это будет похоже на милый домашний праздник, только чуть более разнузданный, хотя, конечно, гораздо приличнее тех достопамятных вечеров, когда они зажигали в «Криптоамнезии».

И она, разумеется, встретит там парня. Его зовут… Дуайт Латимер. Он помощник известного фотографа. Молодой, интересный, самоуверенный, наглый. Она ему сразу понравится, с первого взгляда.

– Привет! А я Митч, – скажет Дуайт. Он всегда так знакомится с девушками.

– Привет, – Лайза улыбнется ему, поднося к губам бокал с шампанским. – А я Нинетт.

– Ты здесь одна? – спросит он, глядя поверх ее головы.

Она ответит:

– Меня пригласили одну.

А потом, часа через три, они очнутся в одной кровати, и она вдруг замрет среди скомканных простыней, растерянно взглянет на Дуайта и разрыдается, как испуганный ребенок.

Это была моя последняя фантазия о Лайзе. Осталось лишь написать ей письмо, которое я приберег для подобного случая. А потом можно будет позвонить Амелии и пригласить ее в клуб на ужин, или продать клуб к всем чертям, или вообще ничего не делать. Разница, в общем-то, небольшая.

Глава восемнадцатая

Вспоминая о том, что было: первая попытка

Вот письмо, которое я написал Лайзе. Последнее письмо. То, о чем я не мог не сказать. Вопреки здравому смыслу. Достойное завершение прерванной связи. В конце концов все сошлось воедино.

Столько усилий, чтобы составить несколько фраз. На самом деле все проще, чем кажется. И нет никакого возвышенного контекста, никаких декораций для создания соответствующего настроения: ни высокой травы, ни теней и тумана, ни ив, склонившихся над ручьем. Все, что я написал, это ложь. Я написал:

«Дорогая Лайза!

Ты меня бросила, ты ушла. Теперь тебя нет, и у меня не осталось уже ничего, только растерянность, и обида, и еще почему-то презрение. Быть может, вдвоем у нас не хватило бы сил, чтобы это понять. Быть может, вдвоем людям проще ощущать себя независимыми, свободными и уверенными в себе – так легко обмануться, поверив в силу великой любви.

Говорят, любовь приближает к Богу. Но, даже когда мы с тобой были вместе, вряд ли мы приближались к какому-то Богу. Иногда, когда я задумываюсь об этом, мне начинает казаться, что мы даже не видели всего храма. Мы просто сидели на солнышке на ступеньках у входа. Сидели, наверное, слишком долго. Это все глупо, да, я понимаю, но поскольку теперь я один, без тебя (и, очевидно, я сам виноват, что так вышло), я хочу разобраться, хочу понять, извлечь какой-то урок из этой жгучей обиды, из этой растерянности.

Хотя, мне кажется, я уже знаю ответ: дураки унаследуют землю и захватят ее территории властью, данной им собственным самовольством.

Напряжение копится, нарастает и скоро (я чувствую) прорвется, но, пока оно не прорвалось, я хочу описать нашу с тобой предысторию и нашу несбывшуюся любовь в каких-то новых, еще небывалых словах. Это будут ночные слова, слова из глубокого подполья. Слова – бойцы Сопротивления. Слова – мятеж против зарвавшейся власти.

В лучших традициях высокой романтики этот заговор слов заведомо обречен на провал. И заговорщики, безусловно, об этом знают. Слова – страдальцы, великомученики от любви. Слова – последние уцелевшие очевидцы. Вот она, величайшая мечта безнадежно влюбленного романтика: умереть от любви, за любовь на глазах у любимой, которая его отвергла. Литература фетиша – она для этого и существует. Целый язык насилия и секса. Вот они, романтические слова, которые жаждут, чтобы их связали и подвергли насилию, – пусть они утверждают обратное, но это всего лишь притворство.

Вот он, язык изощренного садомазохизма. Мои слова стали жертвой по собственной воле, их стремление к покорности оборачивается видением. Мне представляется карта Лондона. Обольстительная топография тревоги, призрачный город, где я иду, как потерянный, по нашим следам, чтобы вернуться к началу.