Читать книгу "Мне повезло вернуться - Артем Шейнин"

И тут лампочка под потолком палатки, несколько раз моргнув, гаснет. Палатка сразу же погружается во мрак, и только вокруг печки возникает багровое свечение. Но его недостаточно даже для того, чтобы осветить лица сидящих рядом. А уж меня-то и подавно не видать.

Запнувшись на секунду, Волк продолжает петь.

Постояв немного для приличия около входа, усаживаюсь на краешек ближайшей к входу койки. Если свет внезапно зажжется, то за такие вольности мне несдобровать, но уж больно велико искушение, да и по опыту знаю — быстро его теперь не включат.

Прислонившись к железной спинке, угревшись, начинаю проваливаться… Тепло и сон, обхватив с двух сторон, утаскивают меня куда-то далеко. Сопротивление бесполезно. Погасший неожиданно свет вырвал меня из привычного круга проблем, забот, беспокойств и переживаний. Я уже не помню, когда я вот так спокойно сидел. А тут еще песня…

Господи, когда все это было — снег и холод за окном, приятное тепло дома, приглушенный свет, музыка… Ведь совсем недавно, а кажется — целую вечность, в какой-то другой жизни. Да и была ли она, эта другая жизнь? Где нет маклух, колобах, построений и «фанеры к осмотру», где нет каратиста Кондора, который использует нас как макивары, и боксера Сираича, для которого мы живые груши. Невменяемого Дурбека, который будет душить, пока не отрубишься, и тупорылого Какаева, который не может связать двух слов по-русски… Где не нужно воровать сахар и сгущенку, бегать по ночам на хлебозавод и жарить картошку в арыке. Где не нужно таскаться в дукан, чтобы продать ворованные бушлаты или кровати и к утру «порадовать дедушку» афганями. Где нет всего этого концлагеря, по недоразумению названного «службой»…

Но ведь где-то же она есть, эта жизнь! И я обязательно вернусь туда, я смогу, я выдержу и дотяну.

Уже скоро на боевые, на операцию. Даст бог, она продлится подольше, а там уже и Новый год, а там и февраль. А февраль — это значит, жизнь продолжается, и придут другие, которые сейчас только в Фергане. Которые думают, что им тяжело, что им плохо. Они еще не знают, что такое плохо, но скоро узнают, мы им покажем. Поскорее бы, поскорее…

— Рота, строиться на вечернюю поверку!

Все, пошел я…

Гришин

(8 декабря 1984 года, Нарай — Алихейль)

То, чего мы с таким вожделением ждали с конца ноября, наконец-то случилось. В один прекрасный — без преувеличения — день мы получаем в ружпарке оружие, боеприпасы, взваливаем на спину не раз уже проверенные РД и отправляемся в автопарк, где с раннего утра ждут под парами наши «ласточки» — БТРы.

Затуманив все вокруг сизым вонючим дымом, бригадная колонна потихоньку начинает вытягиваться в сторону Гардеза. Бригадные палатки все дальше и дальше от нас и скоро совсем уже теряются из виду.

Прощай, наш постылый дом! Подольше бы тебя не видеть!

После долгого и муторного марша по горным дорогам приехали к горе Нарай. Тут стоит какое-то афганское подразделение, и, похоже, больше на пути к Алихейлю союзничков не предвидится. А там — последний афганский гарнизон перед пакистанской границей. Как нам объяснили в общих чертах, смысл этой «армейской» операции — проводка колонны с продовольствием и боеприпасами к этому осажденному духами гарнизону.

Теперь мы знаем, что «армейской» она называется потому, что участвуют в ней части 40-й армии из разных частей Афганистана, а не только наша 56-я десантно-штурмовая бригада, в зоне ответственности которой этот самый Алихейль находится. Что для знающих говорит о масштабности и сложности предстоящей задачи.

Впрочем, мы, молодые, к таковым пока не относимся. Хотя готовили нас к этой операции непривычно тщательно. Было несколько тренировочных выходов в горы, стре льбы, несколько строевых смотров, на которых проверялась наша экипировка, вплоть до наличия запасных портянок в РД. Причем проводили эти смотры для каких-то суперважных проверяющих чуть ли не из Ташкента, из командования округа.

Но какими бы благими намерениями эта тщательность ни была вызвана, — ничего, кроме неприятностей и дополнительных сложностей, нам, молодым, она не принесла. Потому что, как правильно укомплектовать тот же РД, никто нам до этого особо не объяснял и не показывал. «Правильно» в смысле того, что должно в нем находиться по кем-то когда-то и где-то придуманным и утвержденным правилам. Причем этот «кто-то» вряд ли когда-то сам бывал в горах, тем более — на боевых действиях. И даже размер РД не очень хорошо себе представлял. Иначе вряд ли бы в этот «правильный» список вошла бы куча ненужных вещей типа зубной щетки, запасной подшивы для подворотничка и всякой прочей хрени, которую никто, естественно, на боевые с собой никогда не брал. Какая там зубная паста — иногда каждый глоток воды на вес золота…

Соответственно, всю эту хрень нужно было перед строевым смотром в РД уложить, расхаживающему с важным видом проверяющему полковнику продемонстрировать. И не дай бог чего-то крайне важного в РД не окажется. Ротного «имеют» тут же на плацу. А дальше — по нисходящей, с предсказуемым для нас, «шнуров», результатом…

Короче, пока готовились к операции, задолбались так, что уже дождаться не могли, когда же «на войну».

И вот, дождавшись, наконец тронулись в путь.

Около Нарая мы стоим дня два-три — каждый день ждем, что пойдем в горы. Которая именно из окружающих нас гор та самая, Нарай, — мне пока невдомек. Да и, в общем-то, все равно. Раз сказали, что мы встали бригадной броней в районе такой-то горы — значит, где-то тут она. Собственно, мне-то никто ничего не говорил — услышал случайно бухтелово по связи в БТР. Откуда было знать в этот момент, что Нарай этот навсегда в памяти застрянет. Как осколок, который всю жизнь под сердцем носят… Не Гиндукуш, не Панджшер, не Черные горы или что-то еще звучное и впечатляющее. Нет, из всего горного многообразия Афганистана глубже всех засядет мне в душу Нарай…

Впрочем, пока что значительно больше меня заинтересовало относительно плоское пространство между гор, на котором расположилась броня нашей бригады. Вся эта плоскость усыпана неким подобием крупной гальки и серого то ли песка, то ли гравия. Может, и не серого, но низко нависшие свинцовые облака, из которых периодически начинает валить снег, окрасили серым, кажется, все вокруг. Посреди этой площадки течет то, что здесь называют реками, — метра три шириной, полметра глубиной, но течение быстрое.

Главное ощущение от остановки на Нарае — постоянная зябкая сырость, холод и тревожное ожидание. Тревожное потому, что сразу за границей «гальки» начинаются горы, склоны которых уходят вдаль; иногда даже не видно, где заканчиваясь. Куда-то туда нам предстоит идти. Когда, зачем? Что нас там ждет? Непонятно.

А пока мы поставили палатки, и практически все наше время занято обустройством быта. Нужно на этом голом каменном пятаке насобирать палок, щепок и всего, что может гореть. Потому что в дорогу нам дали сухпай и его надо на чем-то греть; а ночью нужно чем-то топить буржуйки в палатках и костры перед ними. Естественно, все это ложится на наши плечи. Мы — «молодые», «шнуры». Мы прослужили чуть больше полугода, восемь месяцев, в Афгане — четыре из них.