Читать книгу "Мама, мама - Корен Зайлцкас"

– P.S., – сказала Коринна. – Я только что отправила вам обеим запрос на добавление в друзья.

– А Роуз есть на «Фейсбуке»? – внезапно спросила Эди.

– У нее есть страница, если она не удалила ее. Мои родители раньше проверяли ее каждый день и ждали, что она опубликует что-то, что поможет ее найти. Но не думаю, что она еще использует этот аккаунт.

– Может, она создала в «Фейсбуке» страницу, о которой знают только близкие друзья, – предположила Эди. – Ну, знаешь… Фейковое имя. Пустой аватар. Настройки приватности. Я так и сделала.

– Твое настоящее имя не Эди? – спросила Коринна.

– Ну, теперь настоящее. Я поменяла его, когда мне стукнуло восемнадцать. Давайте посмотрим на Роуз. Открой ее старый профиль.

Спустя столько времени было странно видеть онлайн-версию Роуз. Фотографии были довольно старыми, но Вайолет видела их лишь мельком. Например, она никогда не замечала фотографию Роуз на какой-то вечеринке в саду, одетую в голубую клетку и одну из широкополых шляп Джозефины. Семейное сходство было до того пугающим, что Вайолет пришлось всмотреться дважды. С первого раза ей показалось, что это их мать обнимает подругу Роуз, Амелию. Вайолет с трудом удалось удержаться, чтобы не вздрогнуть.

– Она безумно хорошенькая, – сказала Коринна.

– Но со склонностью к избеганию, – добавила Эди.

– Почему ты так говоришь?

– Из-за комментариев в ее ленте. Когда она уехала?

– Год назад. Плюс-минус.

– Ну смотрите. Еще до этого друзья писали ей о том, как они скучают.

Эди была права. Главной темой было «скучаю» или «позвони мне как-нибудь, давно не виделись». Один парень, Джей Си, обнимающий на фотографии французского бульдога, даже написал: «Прекрасная леди… где же ты сейчас? Как же мне жаль, что я упускаю все важные моменты твоей жизни!»

– Сложно сказать, кто был ее близким другом, – сказала Эди.

– Вот… Амелия. Кроме нее я никого не знаю.

Согласно статусу в профиле, Роуз была «в отношениях», но Дэмиена Коха в списке ее друзей не было.

– Роуз была из тех людей, у кого полно знакомых, но мало по-настоящему близких друзей. Она могла быть светской бабочкой, а могла запросто пропасть со всех радаров – целыми днями сидеть в своей комнате. У Роуз всегда сплошные крайности.

Вайолет еще раз пролистнула фотографии. Все они были странными, нарочитыми. На каждом снимке ее голова была склонена на шестьдесят градусов влево – словно она решила, что это ее единственный привлекательный ракурс. Кроме того, было какое-то несоответствие в ее лице. Ее черты никогда не сливались в одном настроении. Даже когда она улыбалась над пирогом со свечками, ее серо-голубые глаза казались пустыми, а вздувшаяся вена на лбу выдавала напряжение. Эмоциональный раздрай становился еще очевиднее на спонтанных фотографиях, где Роуз дурачилась, позируя в бирюзовом парике или в стиле диско: глаза испуганные, как олени в свете фар, а улыбка словно стиснутая в ожидании боли.

– Собаки никогда не кусают меня – только люди, – Коринна прочитала вслух последнюю запись Роуз. Воцарилась неловкая пауза. Это была цитата Мэрилин Монро.

Позже, в комнате отдыха, Вайолет уселась на подоконник и возобновила прерванное письмо.

В этот раз она писала его в блокноте Эди лиловым карандашом. Цветные карандаши были одной из немногих письменных принадлежностей, не запрещенных как средство самоубийства, а лиловый казался менее агрессивным, чем красный. Официально цвет назывался фиолетовым – «Violet».

– Держи вот этот, – пошутила Эди, вытаскивая его из набора. – Он подписан твоим именем.

Вайолет мысленно перебирала то немногое, что знала о сестре. Роуз жила на Манхэттене с Дэмиеном, от которого она тогда, похоже, залетела. Джозефина знала об этой беременности и о ее предполагаемом прекращении (судя по тому, чему была свидетелем Вайолет во время их ссоры). Спустя год после того, как Роуз отреклась от семьи, она вернулась к актерскому мастерству. Возможно, это была попытка вернуть одобрение матери, но, насколько было известно Вайолет, она не поддерживала контакт больше ни с кем из их семьи.

Если, конечно, Роуз действительно не пряталась в ту ночь, когда Вайолет свернула на тропу психических расстройств.

…

Вайолет была на кухне, готовя свой собственный импровизированный ужин, который не включал говяжий бульон. Сверкающий нож взлетал над разделочной доской. Кружочки огурца скатились со стойки. Когда Вайолет подняла глаза, она увидела, что отец присоединился к шуму, который подняла ее мать по поводу еды в посудомоечной машине. Дуглас и Джозефина яростно тыкали друг в друга пальцами, и каждый напоминал маэстро, дирижирующего гневом другого.

Затем, между родителями, в темноте коридора, в передней части дома, Вайолет отчетливо увидела свою сестру. Роуз выглядела на год старше, а может быть, просто гораздо серьезнее; волосы наполовину закрывали ее лицо. Глаз было не видно, а рот был сжат в решительную линию. Она прошла мимо на цыпочках, ни на кого не глядя – ни на Вайолет, ни на поглощенных ссорой родителей, – и начала подниматься в комнаты на втором этаже.

Тот факт, что сестра вернулась домой именно в этот момент, поразил Вайолет волной смятения и жара.

– Роуз! – воскликнула она, указывая на фойе. – Здесь Роуз! Роуз!

Под действием наркотиков Вайолет казалось, что это самое волнующее событие ее жизни. Ей хотелось кричать об этом на улицах. Ей хотелось обзвонить всех людей в своем списке контактов. Ей хотелось прервать выпуск новостей и поведать всем о возвращении их блудной дочери. За этим последовало ощущение, будто она снова и снова за тридцать секунд переживала весь этот год без Роуз, пока не услышала пронзительный крик матери.

Уверена, ты понимаешь, почему я бы предпочла сама навещать их на своих условиях. В своем письме Роуз не писала, что не поддерживает контакт с их матерью. Но, судя по всему, что знала Вайолет, Джозефина могла встречаться с ее сестрой наедине, помогая ей репетировать роли, как в старые добрые времена. Это бы также объяснило, почему их всюду сующая нос мать доставила письмо Роуз нераспечатанным.

Вайолет потерла виски, будто это могло расслабить ее напряженный мозг. К черту все. Она начала писать.

Роуз,

Я рада, что у тебя все в порядке. У меня – нет, как ты можешь судить по обратному адресу. Я не виню тебя за то, что ты исчезла. У меня был отрывной ежедневник, и я отсчитывала дни, оставшиеся до моего восемнадцатилетия. Я каждый день отрывала по странице. В конце концов я его выбросила, потому что мама постоянно о нем расспрашивала. Ее выводило из себя, что она не может понять, зачем я это делаю.

У меня есть несколько вопросов по твоему письму.

а) Ты поддерживаешь связь с мамой? А с папой?

б) Кем ты работаешь?