Читать книгу "Театральная площадь - Валерия Вербинина"

— Когда именно он ушел от вас?

— Когда? — непонимающе переспросила Ирина.

— В котором часу это было?

Балерина задумалась.

— После пяти. Да, после пяти, репетиция тогда длилась долго, — сказала она. — А что, это имеет какое-то значение?

— Виноградов вам не говорил, куда именно он собирался идти после разговора с вами?

— Нет, но, насколько я знаю, он возвращался домой или шел к приятелю, который живет поблизости. Я вам помогла?

— Несомненно, — хмуро ответил Опалин.

Седова с удивлением поглядела на него и, повернувшись к Касьянову, стала обсуждать с ним какое-то адажио. Головня и Бельгард время от времени вставляли свои реплики. У Опалина возникло странное ощущение, что со всем своим опытом, знаниями, умениями он не то что не представляет для этих людей интереса, а вообще не существует. Но тут он вспомнил застывшее лицо мертвого Павла Виноградова, который при жизни, по выражению буфетчика, ходил с румянцем во всю щеку, и внутренне ожесточился.

«Ну нет… Я вас выведу на чистую воду, сукины дети! Кто бы из вас ни сделал это, я до него доберусь…»

Заметив, что артист в костюме филина спустился со сцены, Опалин подошел к нему и выяснил, что того зовут Антон Кнерцер, что он играет злого волшебника Ротбарта, который разрушает любовь принца Зигфрида и Одетты, создав темного двойника последней — Одиллию. Впрочем, куда больше этих подробностей Опалина заинтересовало то, что Кнерцер видел, как Виноградов вышел из «гадюшника» после разговора с Седовой и направился к лестнице.

— Как он выглядел? — спросил Опалин.

— Да как обычно, — пожал плечами человек-филин. — У меня хвост не отваливается? Ужасно неудобный этот костюм, как его ни перешивают, а все равно танцевать в нем анафемски сложно… Здравствуйте, Танечка!

Последнюю фразу он произнес, обращаясь к неприметной на вид брюнетке лет двадцати трех. Она казалась скучной, как позавчерашняя газета, но тут Опалин увидел огонечки в ее глазах, устремленных на него, и тотчас же переменил свое мнение. На своем веку он видел немало подобных обыкновенных девушек, из-за которых распадались семьи и стрелялись поклонники. За незнакомкой шел узкоплечий молодой блондин с тяжеловатой нижней челюстью.

— Таня Демурова — Ефим Модестов — товарищ из МУРа, — объявил филин. — Рад видеть вас живой и здоровой, Танечка. Елизавета Сергеевна ужасно возмущалась, что вы отобрали у нее роль. Ее не утешило даже то, что Головня определил ее в невесты…

Танечка засмеялась, строя глазки одновременно Головне, Модестову и Опалину. Иван задал несколько вопросов и выяснил, что Демурова Виноградова не помнила, а Модестов едва его замечал, потому что танцевал Зигфрида во втором составе и у него не было времени общаться с кордебалетом.

— Зигфрида он танцевал! — передразнила его Танечка. — Это Алексея Валерьевича роль, а ты так…

Модестов насупился.

— Я тоже, между прочим, танцую эту партию, — сухо сказал он.

— Ну так и я вроде как Одетта, — пожала плечами Танечка. — Толку-то?

— Я могу танцевать не хуже Вольского, — продолжал Модестов, волнуясь, и по его лицу Опалин понял, что это для него больная тема. — Где он, кстати? Почему его до сих пор нет?

— Может, повредил себе что-нибудь? — с усмешкой предположил Кнерцер. — И тебя поставят вместо него?

— Издеваешься? — с кислой улыбкой спросил молодой человек.

— Я не издеваюсь, а вот гвозди на сцену кидать нехорошо, — наставительно заметил человек-филин. — На них могут наступить другие.

Модестов побагровел.

— Я ничего не кидал… Антон, это подло!

— Нет-нет, ты что-то бросал на сцену, я видел, — добил собеседника человек-филин.

— Что ты мог видеть? Что ты придумываешь?!

— Я в кукушке сидел, и ты меня не заметил. Ты думал, что ты один…

— Что значит — в кукушке? — вмешался Опалин.

Выяснилось, что кукушкой называют специальную ложу осветителей, расположенную за занавесом, но используют ее не только они. Во время представлений, если зал полон, в кукушке занимают места и зрители из числа работников театра.

— Он мне что-то рассказывал о своей бабушке, ворожее, — сказала Таня Кнерцеру, кивая на сконфуженного Модестова. — Что, взял у нее заговоренный порошочек и на сцену насыпал, чтобы Алексей Валерьич споткнулся? — Она хихикнула. — Смотри, Ефим, если он узнает, мало тебе не покажется.

— Какой порошок, что за глупые суеверия, товарищи! — защищался Модестов, но выражение лица у него было как у человека уличенного, и Опалин ему не поверил.

Таня Демурова встрепенулась и повернула голову.

— Ну наконец-то! — вырвалось у нее.

Среди зрителей произошло движение. В зале только что появился новый человек.

Это был принц, настоящий сказочный принц, с белокурыми волосами, серо-голубыми глазами и тонкими чертами лица. Красивый, высокий, великолепно сложенный — трудно было представить себе женщину, которая бы прошла мимо него, не влюбившись. Принц был одет в белое трико, сиреневый с золотом колет и светлые сапожки, а на голове у него красовалась диадема. Однако едва ли не больше, чем внешность, впечатляла его энергетика. От него словно шла мощная волна силы, но в ней не чувствовалось положительного начала, и Опалин невольно насторожился.

— Алексей Валерьевич!

За принцем, не поспевая за его стремительным балетным шагом, бежала грузная женщина, которая раньше в коридоре объясняла Опалину, как пройти на репетицию. В руках ее трепыхался знакомый сыщику красный колет.

— Алексей Валерьевич, вы не надели… Костюм должен быть другой… Алексей Валерьевич!

— Мы будем, в конце концов, репетировать или нет? — спросил Вольский, подходя к группе, состоящей из Касьянова, Головни, Бельгарда и Ирины. Скользнув взглядом по ее волосам с наколкой из перьев, он нахмурился. — А корона где? Одетта — королева лебедей, между прочим…

— Мы убираем короны и диадемы из спектакля, — проговорил Касьянов больным голосом.

— Да? И почему же? Лично мне диадема танцевать не мешает. — Вольский ухитрялся произносить каждое слово с таким вызовом, что даже человек, которого ситуация никак не касалась, почувствовал бы себя задетым. Возможно, мелькнуло в голове у Опалина, это всего лишь поза, но и она многое говорит о том, кто ее избрал.

— С художественной точки зрения вся эта мишура ничего не меняет, — сказал Касьянов, не сообразив, что сам предоставляет собеседнику довод против себя.

— Тогда тем более можно ее оставить, раз не меняет.

— Нельзя. И почему ты в этом колете? На нем даже пуговицы не хватает. Для тебя сшили новый, так что, будь добр, надень тот, который принесла Надежда Андреевна.

Но Вольский, судя по выражению лица, добрым быть вовсе не собирался.