Читать книгу "Музыка призраков - Вэдей Ратнер"

В том же пятьдесят шестом Прама, сыграв на страсти Туня к сочинению песен и стихов на кхмерском, побудил его пойти изучать литературу у относительно нового преподавателя, который быстро приобрел популярность, будучи красноречивым, проницательным, умевшим увлечь аудиторию, а еще сочувственно и честно относившимся к студентам. Скоро Туню стало ясно, что репутация учителя была единственной причиной, отчего Прама ходил к нему на занятия, учитывая абсолютное отсутствие у приятеля тяги к литературе.

Однажды утром Прама, смертельно наскучив произведениями «мертвых французов», поднял руку, прервав декламацию стихотворения в прозе из сборника Рембо «Озарения».

– Почему мы должны перенимать язык, носители которого низвели наш народ до первобытного состояния? – колко заявил он, балансируя, как обычно, на грани юмора и неуважения.

Забыл он, что ли, – идет урок классической французской литературы! Что же еще им читать и перенимать, удивился Тунь. Сидя сзади, он щелкнул по блестящему от лака вихру Прамы и еле слышно прошептал:

– Тебя исключат!

Но тут наперебой заговорили другие студенты, поддержав Праму:

– Да, почему мы должны осваивать язык наших бывших хозяев?

Вместо того чтобы ударить по столу или взреветь от гнева, как отреагировал бы на такую наглость другой преподаватель, учитель тихо закрыл книгу, из которой читал, медленно поднял голову и улыбнулся. Он кивнул, будто приглашая студентов задавать вопросы и не смущаться критиковать. Весь класс, забыв поэтические размышления Рембо о юности и войне, разом ударился в полемику. Студенты кричали о засилье французского, особенно в академической и официальной среде, среди камбоджийской интеллигенции и даже в авангардном вузе вроде Чомрон Вичеа, и что это плохо вяжется с национальной идентичностью кхмеров. Один студент заявил, что для него освоить французский – вопрос чести: он намерен доказать, что камбоджийцы не примитивная народность, какой их выставляли колониалисты, что кхмерская раса, как любая другая, способна к разнообразному лингвистическому самовыражению, в том числе на языках так называемых цивилизованных стран. Нет, это месть, возражал начинающий писатель, еще более непочтительный и дерзкий, чем Прама.

– Потому что знание языка в совершенстве дает возможность разоблачить систему мышления изнутри!

Будущий писатель не без иронии признавался, что никогда не умел произносить скверные слова на «прекрасном родном языке», но с легкостью бранится по-французски. Из этого он делал вывод, что вульгарность не является частью натуры камбоджийцев. Стало быть, единственным неоспоримым результатом влияния французов и их упраздненного колониального правительства стала непристойность, которая, по его немало начитанному мнению, и составляет сущность колониальной практики.

– Колониализм – как концепция, так и практика, – мягко говоря, непристоен, а если по гамбургскому счету, то он варварское явление, обличающее невежество тех, кто слеп к собственному бескультурью!

Весь класс вскочил с мест и зааплодировал, оглушительно и бурно, как на уличном спектакле.

Учитель ничего не сказал. Студентам, даже самым сообразительным и проницательным, сложно было решить, что он думает о том, куда унесла их мысль от темы урока. Когда ученики снова расселись по местам, преподаватель, стоявший с лицом спокойным и добрым, как у бодхисатвы, вновь открыл сборник Рембо и прочел последние строки «Войны», белого стиха о неистовой мечте о войне:

Je songe à une Guerre de droit ou de force, de logique bien imprévue.

C’est aussi simple qu’une phrase musicale[5].

В то утро Тунь впервые почувствовал, что понимает поэзию Рембо или хотя бы эту метафору – аллюзию на музыку он схватывал сразу. Но, возможно, его просто увлекла манера декламации, мелодика, нежность и горькая ирония, которую учитель вложил в последнюю фразу.

Отец не вернулся ни на следующий вечер после дня рождения, ни через день, ни через два. Верная своему слову, Чаннара пыталась подготовить дочь к неизбежному. Боевое оружие, объясняла она, когда далекий вой и рев нарушили почти погребальное молчание в доме, это снаряды, бомбы и гранаты. Она рисовала их грозными и прекрасными словами и иллюстрировала жестами своих изящных рук с грацией танцовщицы. Снаряды, говорила она, похожи на цветы банана. Когда они летят по воздуху, то свистят. А гранаты перед взрывом шипят, как змеи.

– Если граната вкатится в наши ворота, ты должна бежать от нее со всех ног, Сутира. Нельзя ее трогать, подходить близко или принимать за фрукт – за серую аннону, например.

– А бомбы? – хотела знать Сутира.

Бомбы, по словам матери, непредсказуемы. Никогда не знаешь, когда они посыплются с неба, но если уж посыпались, ты об этом узнаешь, ощутив их исполинскую мощь. Бомбы бывают всех видов и размеров – подарок от американцев, которые градом сыплют их на города и деревни, убивая и калеча сотни тысяч людей.

– Если бомба упадет на нашу усадьбу, тут нам всем и конец.

Так проходили дни, складываясь в недели, недели превращались в месяцы, вопли войны становились все громче, временами оглушительными, и наконец ее чудовищное присутствие заменило призрачное отсутствие отца. «В лице этой женщины видны страдания всего народа, – писала мать в газете о своей встрече с крестьянкой, потерявшей пол-лица при бомбежке и бежавшей с детьми из разрушенной деревни в город: тогда множество крестьян, в одночасье став бездомными, жили на улицах. – Пули и снаряды обрушились на нас ливнем, как новый вид муссона». Слова Чаннары рикошетили в кругах, где вращался дед, раздражая его и других сторонников американской интервенции.

Только много лет спустя, уже студенткой исторического факультета Тира поняла, чтó мать пыталась донести до ее сознания: маленькая Камбоджа оказалась втянутой в крупный политический конфликт – американскую бойню во Вьетнаме, и в 1969 году президент Никсон санкционировал секретную кампанию ковровых бомбардировок, чтобы уничтожить силы вьетнамских коммунистов, скрывавшихся на территории Камбоджи. К 1973 году, когда конгресс наконец узнал об этом и заставил прекратить военное вмешательство, от бомб уже погибли сотни тысяч камбоджийцев, а миллионы остались без крыши над головой. Вес сброшенных на Индокитай американских снарядов оказался в три раза больше, чем всех бомб, примененных во Второй мировой войне. На маленькую Камбоджу было сброшено в три раза больше снарядов, чем на Японию.

Зная это, Тира поняла, отчего камбоджийцы, как образованные, так и неграмотные, с готовностью пошли за красными кхмерами, когда всего два года спустя, в то роковое апрельское утро 1975 года, партизаны, захватив столицу, объявили, что американские военные самолеты вернутся с новым запасом бомб и на этот раз сбросят их на Пномпень.

Оглядываясь назад, Тира думала, что люди вроде ее матери и деда, хорошо разбиравшиеся в международной политике, не могли не знать, что это откровенная ложь, но к тому времени у них уже не было выбора. По приказу нового правительства они покинули столицу вместе с городским населением, то есть двумя миллионами беженцев-крестьян и семьюстами тысячами тех, кто родился и жил в Пномпене. Гаргантюанская толпа запрудила улицы – массовая эвакуация проходила под дулами автоматов.