Читать книгу "Мемуары "власовцев" - Александр Окороков"

Во дворе дома штаба корпуса происходила церковная служба — мы наблюдали: сначала явился эксчеленца, потом привели команду карабинеров, началась месса, потом пришло человек 70 солдат — в каждой стране свои обычаи.

В городе ходят панические слухи — боятся налёта партизан. По улицам усиленные патрули немцев и итальянцев, дом штаба корпуса оплетён колючей проволокой и окопами, на углах улиц пулемётные гнезда. Вечером немцы устроили для итальянцев сеанс кинематографа — интересное обозрение и хороший фильм с Марикой Рокк, прекрасной артисткой. Генералы — немецкий и итальянский — ушли в 12 часов дня, мы остались на обед, на службу уже не пошли. Вечером после ужина было синема в нашей столовой, с 9-ти до 10-ти вечера был налёт авиации, сброшено 30 больших бомб, а в Ново-Белице сгорело 6 домов, убито 6 итальянцев и сгорело 10 грузовиков. Ночью сильный туман и лучи многочисленных прожекторов как-то странно преломлялись — интересное зрелище. Сбит один советский бомбардировщик.

5 мая. Утром в штабе корпуса собрались все офицеры — немцы вручили Железные кресты командиру корпуса (бывшему начальнику инженерной части — под его руководством итальянцы навели понтонный мост через Днепр и переправились), потом начальнику штаба и одному подполковнику (тененте-колонелло). Было всем предложено хорошее вино и бисквиты. После обеда снова в штабе корпуса все собрались и представлялись полковнику — новому начальнику штаба. Один из наших, прибывший из Албании, где он служил после албанского похода (молодым был в Галлиполи в каком-то военном училище), заслужил замечание от полковника — что он не так прикладывает руку к головному убору. Тот ответил: «Я это делаю так, как меня учили в Российской Императорской Армии». Полковнику крыть было нечем. Полковник затребовал список русских переводчиков. В общем, готовимся к отъезду. Получили сухой паёк на четыре дня — галеты и консервы, ужин в собрании был холодный.

Прощай, Родина!

7 мая 1943 года. Проснулись в 3.30 утра, попрощались сердечно с нашими хозяевами — два брата с жёнами и детьми. Моя хозяйка, слушая мои рассказы, часто, пригорюнившись, говорила: «И таких людей, как вы, лишили родины…» Где бы мы ни располагались — все приглашали не забывать их, если снова попадём в их город. Какой добрый и гостеприимный русский народ! За 25 лет коммунисты не смогли уничтожить прекрасные черты русского народа — приветливости и гостеприимства.

К 5-ти утра, как было условлено (вещи мы сдали накануне), пришли к «Дому коммуны», но камионы с нашим добром уже уехали. Пришлось идти на товарную станцию — шли часа два, нас собралось несколько русских. Наконец нашли свой эшелон. Один лишь небольшой классный вагон, и мы устроились в «40 людей или 8 лошадей» — 6 офицеров и 22 солдата. Тронулись в путь в 11 часов утра.

В Гомеле всю весну не было ни одного дождя, и деревья не распустились, а проехали несколько километров — деревья уже покрыты листьями и цветут. Километров десять ехали мимо какого-то огромного фруктового сада. В Гомеле масса фруктовых деревьев, и на некоторых улицах огромные груши. В 2 часа дня объявился Жлобин, мне знакомый ещё по германской войне, когда мой 321-й Окский полк (81-й дивизии) несколько раз перебрасывали с германского на австрийский фронт и обратно.

В 5 часов вечера — Бобруйск со старинной крепостью, в 7 вечера — Осиповичи, и в 11 вечера выехали на Минск, но остановились в 30-ти километрах от него. В 2 часа ночи тревога — на правом пути взорвалась мина (мы же ехали по левому пути). Наш паровоз и тендер сошли с рельс, задержка на 12 часов — пока починят путь и доставят на место другой паровоз. Днём прибыли в Минск, но на станции простояли недолго. К вагону подошли два молодых человека и спросили — не продаст ли кто часы? Один итальянский офицер продал часы со сломанной стрелкой за 120 марок. У Селиванова старые часы, ему давали 200 марок (по курсу 1500 лир), я ему посоветовал продать, так как за эти деньги он мог бы купить в Риме хорошие швейцарские часы. Селиванов страшно обиделся, когда я назвал его старые часы барахлом. Сам он любит давать непрошеные советы и читать морали, а тут обиделся и два дня со мной не разговаривал (потом в Риме эти часы он всё равно выбросил и купил другие).

Едем лесами. Проехали Негорелое-Столбцы, бывшая граница Польши и СССР. Бросается в глаза разница: на территории СССР — ни одного стога соломы, ни конюшни, ни курятника, ни сарая — за ненадобностью при советах все хозяйственные постройки пошли на отопление, а на территории бывшей Польши — прекрасные хозяйственные постройки, пасётся скот, люди лучше одеты, чем русские крестьяне, превращённые в колхозников.

В 7.30 вечера — Барановичи. Получено сведение, что те итальянские эшелоны, которые выехали из Гомеля после нас, подверглись налёту советской авиации, были убитые и раненые, а мы проскользнули удачно. Ночь провели в вагонах, так как Брест-Литовск перегружен и не может принять наш эшелон. Здесь происходит пересортировка: из наших двух эшелонов делают пять итальянских. Просидели в Барановичах на станции целый день.

Во время 1-й мировой войны я проезжал через Барановичи несколько раз и помню объездной путь, который теперь уничтожен, но насыпь осталась. Наш Сладков страшно нервничал: жаловался всем, что условия поездки в товарном вагоне несовместимы с его офицерским званием — хотя сам-то офицером никогда не был, пороху не нюхал и в Галлиполи был в каком-то военном училище; мы, старые офицеры, не ворчали, а он угрожал жаловаться начальнику эшелона капитану Канестрари. Некоторые ходили в поселок обедать, но нас подкармливали сухим пайком, а какой-то милый русский офицер имел плитки сухого спирта и нас угощал чаем. Нас нагнал эшелон нашего штаба корпуса и пошёл вперёд — предпочтение начальству! А наш эшелон простоял на станции Барановичи тридцать часов, и тронулись в путь после полуночи. Впереди партизаны взорвали миной итальянский эшелон, есть убитые и раненые. Проехали мимо того места, где пострадал поезд — утром взорвался другой эшелон. Земля на протяжении двухсот метров красная — мы полагали, что это кровь, но оказалось, что пострадал интендантский вагон, в котором было много банок с помидорами, окрасившими путь в красный цвет.

Прибыли на станцию Картуз-Береза. Начальник эшелона вызвал одного русского переводчика и построил ехавших солдат. Оказывается, один итальянский солдат пошёл на хутор невдалеке от станции, его там накормили, женщина даже пришила ему капральский галун. Уходя, солдат украл золотые часы. Начальник эшелона построил солдат, и женщина вора сразу узнала. Начальник эшелона тут же набил ему морду, на него надели наручники и отправили под караул, обещая по приезде в Италию отдать под суд (но, как я слышал, в итальянской армии наказание отбывается после войны; оригинально, что для офицеров арест выражается не в сиденье на гауптвахте, а налагается денежный штраф — вычет из жалованья).

Мы на станции Картуз-Береза простояли около двух суток, пока чинили путь, взорванный партизанами. Вообще мы нередко проезжали мимо мест, где под откосом лежало много вагонов. Картуз-Береза знаменита тем, что там была стоянка какого-то кавалерийского полка — кажется, Ямбургского драгунского. Обычно эта вакансия предназначалась последнему по списку при разборке вакансий в кавалерийских училищах. Юрий Галич описывает, кажется, в своей «Звериаде», как юнкер, надев форму полка, расхаживал среди выпускных и пел «Офицер выходит в Ямбургцы»…