Читать книгу "Софья Толстая - Нина Никитина"

После отъезда мужа и сестры Соня проплакала весь вечер. Неудивительно: ей ведь было всего 19 лет! Она была на редкость покорной женой, любящей сестрой, лишавшей себя веселья. К тому же на все Соня смотрела глазами мужа, не допускавшего, чтобы его жена предстала перед людьми в приталенном платье с декольте. Лёвочка всегда осуждал замужних женщин, которые «оголялись». Поэтому Соня не позволяла себе даже в мыслях быть «самой по себе».

Сонину жизнь нельзя было назвать легкой и уж тем более пустой. Она стремилась жить серьезно, умно, но получалось порой не так, то есть «не дельно», хотя спокойно и поэтично. Когда накатывала усталость от рутины, Соня садилась в то кресло, о котором столько раз слышала от мужа (кто на нем сидит, тот счастлив, и счастливец этот — она). Лёвочка говорил, что всегда был счастлив, когда сидел в этом кресле, привезенном из Петербурга. И Соня блаженствовала, сидя в нем, читая или думая о чем‑нибудь светлом, прекрасном, вслушиваясь в неспешные разговоры тетеньки с Натальей Петровной, вспоминавших о старине, разгадывавших предзнаменования, шутивших и смеявшихся, раскладывавших grawcf — пасьянс.

С появлением в Ясной Поляне младшей сестры Тани все менялось, жизнь становилась праздником. Общение с ней было своеобразной компенсацией, наградой для Сони за сизифов труд. Сразу же начиналась счастливая летняя жизнь с купаниями, катаниями, гуляньями, пикниками, покупкой ягод, варкой варенья, грозами, шумом дождя, солнечными зайчиками, детскими шалостями, запуском бумажного змея. Соня все больше ценила такой отдых, так контрастировавший с ее повседневной жизнью. Как говорил Лёвочка: «Все перемято в тесто».

Таня и Лёвочка через день ездили травить зайцев. Они брали с собой борзых и охотились с утра до вечера, проезжая верхом по 45 верст в день. Иногда Соня присоединялась к ним. Однажды не оказалось второго женского седла, и Таня была вынуждена поехать верхом на мужском, a la lettre (буквально. — Н. Н.) в Лёвочкиных панталонах. Проехали 30 верст, а может быть, и больше, когда Соня заметила зайцев на лежке. После этой прогулки ей стало грустно. Такое развлечение было явно не для нее. Тем не менее Соня по — прежнему всюду «поворачивалась» за мужем, словно флюгер, управляемый силой ветра.

Среди множества забот она пыталась выгадать свободную минутку для того, чтобы окунуться в прошлое и насладиться «чувством артиста». Она испытала подобное чувство, когда Лев Николаевич сочинил свою «оперу» для милых девочек Берс. На самом деле это была вовсе не опера, а маленькая сцена с пением. Соня выросла в театре. Андрей Евстафьевич «имел право на даровую ложу», которой семейство Берс вольготно пользовалось. Любовь Александровна постоянно брала с собой на спектакли своих детей. Соня наизусть знала любимую мамину оперу «Жизнь за царя». Порой ей было скучно, не интересно смотреть одну и ту же оперу, и она засыпала, свернувшись калачиком на маленьком диванчике в темной аванложе. Дома она «певала» для матери многие арии на бис. Маленькая Соня также стала завсегдатаем Малого театра и поклонницей таланта великого Щепкина, игравшего городничего в «Ревизоре» и Фамусова в «Горе от ума».

Театр преобразил Соню. Она полюбила оперную музыку, особенно «Дон Жуана» Моцарта, оперу опер. Дома распевала арии своим сильным голосом, мучилась от того, что не взяла нужную ноту, сфальшивила. Однажды она слушала свою любимую оперу вместе с Львом Николаевичем. Соседи по ложе разглядывали ее в упор и сказали, что ее лицо очаровательно, но только до губ, которые ужасны. После этого она всерьез задумалась о своей внешности. Но, самое главное, ей захотелось побывать по ту сторону рампы, на сцене. Четырнадцатилетняя Соня попробовала разыграть водевиль «Ворона в павлиньих перьях», и, кажется, ей это удалось. «Бойкая» девочка исполнила мужскую роль, сестра Таня — Парашу, а Лиза — мать.

Соне не раз приходилось играть мужские роли, в том числе и в Лёвочкиной пьесе «Нигилист». История этой постановки такова: все началось с приезда гостей. Как‑то в начале мая 1864 года в Ясную Поляну к молодой чете нахлынул поток гостей, которым пришлось отдать весь двухэтажный флигель: Лёвочкин друг Дмитрий Дьяков с очаровательной женой Долли и белокурой девочкой — подростком Машей, сопровождаемые гувернанткой Софеш Войткевич; Сонина золовка Мария Николаевна с дочерьми Варей и Лизой. Сестра Таня, проживавшая в этот период вместе с Соней и Лёвочкой, переехала тотчас же в «тот» флигель к остальным гостям. Хозяйка усадьбы делала все, чтобы дорогие гости не скучали. В один из суматошных дней Лёвочка предложил поставить что‑нибудь забавное на сцене. Все стали просить его придумать пьесу для этого. Он согласился и принялся за сочинительство. Через три дня комедия «Нигилист» была готова. Ее фабула проста и безыскусна. К молодым любящим супругам, тихо проживавшим в деревне, приезжает компания во главе со студентом — нигилистом. Жена очарована красноречием студента, а муж страдает от ревности. Пьеса была тотчас же утверждена гостями, и осталось только распределить роли. Соня выбрала для себя роль мужа — ревнивца. Женские роли достались сестре Тане, Софеш, Варе и Маше, а роль странницы мастерски исполнила золовка Мария Николаевна, которая по ходу действия умело импровизировала, придумывая все реплики.

Целую неделю длилась театральная суета с многочисленными репетициями и прочими приготовлениями. Лёвочка выступал в роли режиссера и учил всех, как нужно играть. Реплики летели словно на крыльях. Сцену устроили в столовой и обедали теперь в другой комнате. В день премьеры блистала Мария Николаевна, поразившая всех не только своей талантливой игрой, но и сценическим костюмом, гримом, аксессуарами. Особенно зрителей поразила ее походка. «Актриса» была очень подлинной, убедительной, ненаигранной. Лёвочка просто сиял от удовольствия. Соня тоже не оплошала, сыграла свою роль на славу. Но судьба постановки оказалась непредсказуемой: никто не успел записать пьесы, и ее слова и роли навсегда канули в Лету. Тем не менее эта комедия впоследствии воодушевила Лёвочку сочинить пьесу для большой сцены. Это была комедия «Зараженное семейство», в которой он высмеял модный в то время нигилизм.

Вскоре супруги отправились в Москву, чтобы предложить пьесу Малому театру. Лёвочка прочел «Зараженное семейство» корифею драматургии Николаю Островскому, но не получил его одобрения. Пьеса не произвела на того впечатления: «уши вянут», — заключил он. Когда же Толстой выразил желание, чтобы пьеса была поставлена немедленно, тот спросил его: «А ты думаешь, что люди в один год поумнеют?» Лев Николаевич надолго запомнил этот урок, и работа над «Зараженным семейством» была остановлена навсегда.

Лёвочка снова засел за «Войну и мир», стал надиктовывать племяннице Варе главы романа, а впоследствии подарил ей десять тысяч рублей из полученного за книгу гонорара. Соня же подготовила свой презент для славных девочек — Вари и Лизы. Она решила устроить на Святки пышный маскарад, главной интригой которого стал карлик Мурзик, смешной человечек с огромной головой. Он служил дворником в усадьбе. Этому Мурзику и предстояло, по замыслу Сони, стать царем маскарада. Она смастерила для него золотую корону, а другую — для дворовой девочки Маши. Красные шали, словно по мановению волшебной Сониной палочки, в одночасье сделались мантиями. Вареньку она превратила во французского зуава, сына няни — в маркитантку, Лизу — в напудренного маркиза, а дворовую девочку Душку — в маркизу. Постановка и сценарий карнавала были придуманы Соней. Участники маскарада вышли на сцену под звуки бравурного марша, исполненного Лёвочкой на рояле. Праздничная стихия захватила в свои объятия всех, от мала до велика. Царь — карлик постоянно балагурил и всех смешил, он то плясал, то пел. А немец — скотник, прямой, как струна, вальсировал с женой, словно заведенная механическая игрушка. Вскоре начался настоящий разгул, буйство чувств, и как кульминация маскарада — общая пляска во главе с веселой Ариной — плясуньей. Дикая, праздничная феерия с песнями и толкотней продолжалась в их маленькой столовой чуть ли не до утра. «После пляски начали играть в разные игры: лучше всех игра — бить по рукам, — вспоминала царица карнавала Варя. — Когда пошли бегать да бить так, что на всю комнату щелкало, тут даже и большие не утерпели; первый пошел Келлер (бывший учитель яснополянской школы. — Н. Н.), потом Сережа, потом уже подкралась мамаша с Лёвочкой, и пошла работа: кто ударит покрепче; мы даже били обеими руками, и когда дело доходило до Финогеныча (карлика), тут уже все приходили в азарт и восторг. Лёвочка кричал: «Берегитесь! Берегитесь!» Все принимали руки, потому что карлик бросался, как какой‑нибудь хищный зверь, и уж беда тому, кому достанется от него; он раз даже попал Арине чуть не в лицо. Последняя игра была в «жгуты»». У Лёвочки глаза горели от удовольствия. Он притоптывал в такт ногой и с восторгом смотрел на пляшущую толпу. Никакой балет и опера не могли доставить ему такого наслаждения, как эта разудалая пляска, в которой он находил столько первобытной грации и ритма.