Читать книгу "Ашкелонские хроники. 2010 – 2014 (сборник) - Константин Арама"

Часто смотрю на самолёт с мыслью, что именно на нём моя душа улетает к моим близким людям, разбросанным по всему миру.

Душа улетает… да лишь бы не упасть, не разбиться.

В такие минуты мне не одиноко, и я снова перестаю замечать, как у меня дрожат руки.

Волшебное зеркало

Внутренние диалоги – это волшебное зеркало, в отражении которого мы видим всю жизнь. И нам кажется, что это жизнь. На самом деле это всего лишь отражение. Оторвать от него взгляд трудно, но это единственный способ остаться самим собой. Это зеркало вокруг нас. Надо просто посмотреть не на своё отражение, а туда, что за твоей спиной в этом зеркале. И тогда чары зеркала разбиваются на осколки, и открывается истина.

Человек [сны]

Моя душа ищет покоя – в любой момент моей жизни, поднимаясь ли в выси небесные, или когда горит леденящим пламенем мук, ищет. Сегодня покоя нет. Сегодня снова страшные сны о войне в душе человеческой. Проснулся с болью в сердце – и не уснуть…

Сейчас ночь, и я один на один со своей болью от осознания того, что я всё время перед выбором. Выбором, с кем я. Выбором, кто я.

Ужасный, ужасный выбор, который мы все делаем каждое мгновение наших быстротечных жизней, выбирая между леденящим душу огнём и вечным сиянием прекрасного голубого неба. В этом выборе столько же надежды, сколько и обречённости. Всё взвешено и предопределено, и сам выбор – это и есть человеческое.

Человек не святой и не грешник. Когда говорим, что человек святой или грешник, то в наделении этими качествами тот же самый выбор, который, по сути, лишён смысла.

Когда говорим о человеческой святости, то в этом не менее осуждения, чем когда говорим о безнадёжности грешника. И нет в этом никакой разницы, ибо, и так и сяк, мы по-прежнему делаем выбор и продолжаем судить. Себя ли, другого ли – не важно. Суть одно: судим душу.

Судим если и чужую душу, но осуждаем всегда свою. Не оттого ли ни один святой не назовёт себя святым, а грешник – грешником. Может, и не оттого. Не знаю.

Мне снилось, что осуждённой душой, спускающейся по лестнице, искал Бога – и не находил. Был дождь моросящий, и видны были только следы от ступней, где шёл невидимый, кого и не узреть. И каждый раз моя душа, завидев эти следы, металась к ним, к этим следам, и не находил я Его…

Снова появлялись следы, как кто невидимый шёл по мокрому асфальту. Это было бесконечно. В метаниях поиска, в сумраке ночи и угадывании следов искал.

Были молнии и выстрелы, и был страшный рассказ о том, кто некогда был поставлен надзирать за исполнением Его законов, но стал в Его глазах слепым пропойцей, открывающем стрельбу по беззащитным в этом подземном переходе.

И не уйти оттуда. И, кидаясь в страхе к тем следам на воде в надежде на спасение, слышал только стенания этого слепца и стрельбу молниями, выводящими страшные буквы. И вместо Его, не находя Его, спускался вниз и я. И чувствовал себя таким же слепым, и разум мой был сумеречен, и душа в смятении.

Видел я и того, о ком был рассказ. Лучше бы мне не видеть его глаз… Никому бы не видеть их. В них холод и пустота, и под дождём не разглядеть слёз, и под ветром не ощутить тепла. Только холод и обида. И кого я искал в тех следах на воде, и чей был рассказ, чей голос, и молнии от выстрелов ли…

Кто это?.. Как ни скажи, кто это, даже если я знаю, кто и что это было, ответы страшны.

Не скажу более того, что сказал. Не могу.

Сколько нас таких, идущих и ищущих в мраке… И каждому суждено то, что суждено, и у каждого свой путь. Уходи не уходи от горы с черепом, – новым ли, ветхим ли Адамом, – суть только в том, что мы люди. И всё одно путь туда…

Нет душе покоя, и не должно быть в нас, людях, ни осуждения, ни освящения, так как только один и свят, и только Он судит.

И не знать бы мне зла и добра, и не быть человеком вовсе, и не познавать ни этого холодного ада, ни вечного сияния…

Но есть то, что есть, не больше и не меньше, – есть ночь, стук сердца и тиканье часов. И одно только «Господи, прости, Господи, спаси и сохрани, Свято имя Твоё…»

Я не грешник и не святой.

Я Человек.