Читать книгу "СССР при Брежневе. Правда великой эпохи - Димитрий Чураков"

Глава III

Идеология перестраховок

На следующий день после Пленума ЦК КПСС, 15 октября 1964 года, в газетах о произошедшем накануне царило молчание. Поэтому большинство советских людей не могло заподозрить, что страна вступила в совершенно новую эпоху. Даже появившиеся наконец 16 октября сообщения прессы мало что проясняли в случившемся. Ход Пленума в них никак не освещался, говорилось лишь об отставке Хрущёва со всех постов по состоянию здоровья. Многие, конечно, отдавали себе отчет в том, что дело вовсе не в старческих болезнях прежнего руководителя, а в его политическом банкротстве, но это мало проясняло масштабы грядущих перемен. Вряд ли адекватно оценивали, насколько велик ущерб, нанесенный хрущевским правлением Советскому проекту, и сколь тяжелую ответственность взваливают себе на плечи даже сами авторы «малой октябрьской революции». Вступая в борьбу с Хрущёвым, они решали преимущественно сиюминутные проблемы, не заглядывая далеко вперед. К сожалению, полное осознание всей катастрофичности хрущевского наследия к его преемникам не пришло и в последующие годы. Но и в верхах, и в низах советского общества самые разные, не похожие друг на друга люди волей-неволей задумывались: как теперь жить дальше? А подумать было над чем.

В «хрущевское» десятилетие, из-за нескончаемых сомнительных реорганизаций во всех областях жизни страны, Советский Союз потерял былые высокие темпы своего развития, оказалось растрачено неоправданно много исторического времени. Экономические и административные преобразования, идеологическое экспериментаторство серьезно ослабляли государство. Советское общество, отдававшее все свои ресурсы на алтарь Великой Победы во время Второй мировой войны, самой страшной в истории человечества, и потом в период послевоенного восстановления напрягавшее все свои силы ради восстановления разрушенного, вместо того чтобы наконец получить долгожданную передышку, на рубеже 1950-1960-х годов вновь оказалось на грани опасного перенапряжения сил. Результатом допущенных системных просчетов становится отставание СССР от стран Запада в цивилизационном соперничестве. Отставание, которое при Хрущёве во многом стало носить качественный, стадиальный характер. Фактическая ставка на экстенсивное развитие в годы пресловутой семилетки не позволила Советскому Союзу вовремя и в полном объеме ответить на вызов времени и стать лидером на всех направлениях НТР, наметился спад в темпах прироста экономических показателей, страна потеряла продовольственную независимость. Обострившиеся проблемы требовали немедленных решений, но инерция предшествующего десятилетия постоянно давала о себе знать…

Накопившаяся усталость советского общества стала серьезнейшим препятствием на пути назревших преобразований, что вело к выработке особого, консервативного типа реформирования, когда новое вводилось с оглядкой на старое, нередко носило лишь косметический характер. В последующие годы такое положение вещей будет названо последним генсеком ЦК КПСС М. Горбачевым «эпохой застоя». С его подачи понятие «застой» – эмоциональное, но лживое и с научной точки совершенно некорректное – нашло прописку не только в публицистике, но и во вполне «научной» литературе, став своего рода визитной карточкой заключительного этапа социалистического строительства в СССР. Новое руководство делало выбор в пользу стабилизации советской системы.

Негласно взятый брежневским руководством курс на поддержание стабильности существующих в СССР экономических, социальных и политических отношений отвечал интересам не только высшего слоя партийной номенклатуры. Он встречал понимание многих ответственных руководителей среднего и низшего звена, соответствовал чаяньям подавляющего большинства населения, уставшего от непродуманных метаний прошлого десятилетия. Общество осознавало невозможность решить стоящие перед ним проблемы путем проведения в «пожарном порядке» всевозможных реорганизаций, резких шараханий из стороны в сторону. Как справедливо показывают некоторые современные авторы, новый стиль управления должен был благотворно сказаться не только на экономике, но и на политическом климате в целом. Основное содержание взятого курса на стабилизацию советского общества и умеренное «консервативное реформирование» может быть охарактеризовано высказыванием Брежнева: «Мы идем к прогрессу без потрясений». Не правда ли, живо напоминает столыпинское «вам нужны великие потрясения, а нам – Великая Россия»? Там, где это удавалось, советские лидеры строго придерживались избранной стратегии. Другое дело, что сама жизнь подчас требовала от них большей гибкости и решительности в осуществлении задуманного. Кроме того, курс на стабильность не был дополнен развитием демократических механизмов общественной саморегуляции, что никоим образом не способствовало преодолению существовавших противоречий, зато было чревато появлением новых.

Все действия и проекты, которые слишком явно выходили за рамки привычного размеренного уклада жизни, даже если они исходили от высокопоставленных партийно-государственных деятелей, блокировались. Примером может служить реакция на предложения, сформулированные одним из тогдашних секретарей ЦК КПСС Ю.В. Андроповым. Частично они были озвучены в редакционной статье главной партийной газеты «Правда» 6 декабря 1964 года, а также в некоторых других документах, вышедших из-под пера Юрия Владимировича. По мнению Андропова, следовало смелее внедрять современные методы руководства экономикой, поощрять демократию и самоуправление в общественной жизни. Помимо этого, в сдержанной форме прозвучало предложение об ограничении властных полномочий партии. По его мнению, партийные комитеты должны были заниматься общим политическим руководством, не вмешиваясь в принятие текущих управленческих решений. Некоторые далеко идущие предложения касались внешней политики. В частности, предлагалось продумать пути прекращения ставшей обременительным грузом для советской экономики гонки вооружений, смелее продвигать советские товары на мировой рынок и т. д. В те годы подобная позиция могла восприниматься исключительно в качестве ереси, крамолы, и все реформаторские затеи Андропова были зарублены на корню. Раздражение вызвала также позиция деятеля совсем иного плана, а именно консервативно настроенного руководителя московских коммунистов Н.Г. Егорычева. В период арабо-израильской войны в июне 1967 года на Пленуме ЦК он нелестно отозвался о состоянии обороноспособности страны, в частности о системе противоздушной обороны столицы. Некоторыми это было воспринято как подготовка почвы для начала широкомасштабной кампании по критике всего брежневского курса. Так же как и Андропов, Егорычев вскоре был перемещен на «другую должность»…

Избранная политическая линия была особенно опасна в идеологической сфере. Советские лидеры после Сталина и так уделяли не слишком много внимания проблемам идеологии – пример Хрущёва, свысока относившегося ко всякому научному знанию, для его окружения оказался заразительным. Теперь же в идеологии предстояло пройти буквально по лезвию бритвы. Недостаточно выверенный шаг влево либо шаг вправо мог привести к катастрофе. Впрочем, Хрущёв все же от своих преемников отличался в лучшую сторону. Хотя бы уже тем, что не боялся открыто обозначать идеологическую природу возникавших в руководстве противоречий. Разгром Берии, Маленкова, Молотова, Кагановича и других своих соперников он всегда сопровождал не только «оргвыводами», но и недвусмысленными идеологическими обвинениями. Когда же пришло время самого Хрущёва покидать политический олимп, новое советское руководство ограничилось туманными и неопределенными обвинениями своего прежнего вождя в волюнтаризме, причем обвинения эти касались фактически лишь хрущевского стиля руководства и ничего большего. Между тем политика и взгляды Хрущёва должны были без промедления получить принципиальную идеологическую оценку. Если, скажем, Маленков был обвинен в возрождении идеологии правого уклона, то в случае с Хрущёвым речь шла о гораздо большем. В философском плане волюнтаризм не может считаться ревизией марксизма, он является его полным отрицанием. Материалистическая диалектика подменялась идеализмом и субъективизмом высшей пробы. Не объяснить этого советским людям было, в лучшем случае, «преступной халатностью».