Читать книгу "Тот самый яр - Вениамин Колыхалов"

«Неужели усатый горец в кителе не ведает, что творится за высокими стенами Московского кремля? Неужели половину власти отдал опричнине, обменяв свой пай на тишину охранительных стен?»

Изучая тонюсенькие дела контры, лейтенант г/б Горелов не видел в них никаких крючков для зацепки. Грязными потоками лились доносы. Протоколы допросов пропахли кровью, гнетущей атмосферой пытальни.

Апробированный на народе голодомор переместился в застенки Ярзоны. Разные масштабы — итог подавления воли один. Сутками лишённая пищи и воды безвинная чернь сознавалась во всех немыслимых прегрешениях. Доведённые до обмороков и галлюцинаций, поджигатели хлеба, деревянных мостов, разрушители советского строя насильственно лишались сна, падали в пытальне на излёте воли и духа.

Находились смельчаки-протестники. Сами объявляли голодовки. Такие ценились: меньше сожрут хлебных паек, выхлебают тюремной баланды. До смертельных исходов героев старались не доводить. Вдавливали небольшие порции киселеобразной пиши через ноздри.

Всплыла из мутных вод сочинителей «троцкистская фашистско-террористическая организация». Она вызрела в недрах Томского Индустриального института и первого за Уралом государственного университета. Оказывается, закоренелые монархисты готовили такой переполох, от которого не очухаться соввласти. Вся эта надумовщина вела к финалу смерти.

3

После обнаружения отточенного топора по зоне прокатился великий шмон. При обыске услужливый Кувалда перетряс на нарах завшивленное, заблошенное тряпьё. По прежним отсидкам он знал все потайные уголочки родственной братии, умеющей божиться: век воли не видать.

Староверца Власа обшмонал особо тщательно. Нашарил иконку святого Георгия Победоносца, гордо протянул Горелову на заскорузлой ладони бронзовую улику.

— Верни! — тихо приказал лейтенант.

— Можно заточить любой край — брюхо вспороть.

— Верни! — в голосе гэбиста зазвенела нотка злости.

К мастеру кузнечных дел Никодиму Селивёрстову надзиратель подошёл с рысьей настороженностью.

— Слон, выкладывай всё запрещённое.

— Свобода моя под запретом.

— Не крути языком. Тебе топор принесли?

— Посмотри на мои руки. Зачем в них топор вкладывать?

— Верняком сказанул. Такие булыжники впервые вижу.

На втором ярусе нар сидел счетовод Покровский, гонял на клочке бумаги крупную цифирь. Недоумевал — на чём мог подловить его фин-ушляк из «Рыбтреста». Подделали мою подпись… запустили в бухгалтерский поток подложный отчёт… Вслушивался в разговор кузнеца и палача. Зря подбивал Тимура оставить топор. Влас из рогатки не пульнёт в человека… Обрадовался возвращению иконки: борода осветилась.

Через три дня в барак втолкнули избитого до посинения Тимура. Глаза, рот, щёки, подбородок представляли сплошной багровый кровоподтёк.

Подошел взволнованный отец, бережно уложил сына на предоставленное нарное местечко.

— За что они так, Тимурка?!

Из распухшего рта выдавилось — тпр…

— Топор?

— Гаа.

— Ага, значит за него… Кто-то затырил инструмент, моей кровинке приходится терпеть надругательство.

Знал Никодим о тайне. Знал и о том, что уши и глаза бедолаг Ярзоны можно использовать для доносов… Надо осторожничать, ни с кем не заводить доверительных отношений. О топоре знают четыре человека. На Власа и счетовода можно надеяться.

Изуродованное лицо Тимура отец протёр смоченной тряпицей. Сейчас бы помогли травница Фунтиха и Соломонида. Подумал, перекрестился. Боже упаси, попадать им в дремучие стены… Вишь как судьбинушка крутит: сынок отстроил тюремку, отец обрешёчил её… Оба обживаем хоромы.

Вышкарь Натан съездил в деревню, обсказал Соломониде положение. Привёз мази, лекарства, хлеба, сала. Две пары шерстяных носков. Передавая Никодиму свёрток, записку от жены, шепнул:

— Держи всё в секрете.

Узнав от Натана страшную весть, Прасковья Саиспаева набросилась на него с кулаками:

— Гад! Ты упёк его!.. Больше некому…

— Здоровье, нервы побереги. На сносях ведь.

— Совесть мучает… посылочки передаёшь…

— Пойми, землячка, я маленький человек в органах…

— Маленький да удаленький, — не унималась засольщица. — Соперника засадил… Все вы там — зверьё!

— Разберутся — отпустят… ну, пробуксовала где-то машина дознания.

— Чтоб она сгорела эта машина!..

Прасковья родила сына. Лекарица и повитуха разговористая Фунтиха с ухмылкой подняла сибирячка под потолок: светлая капель окропила морщинистое лицо.

— Вот сыкун! — ликовала старушка, с утра пропустившая стакан рябиновой настойки. — Кило на четыре потянет здоровячок.

Дыхание зашлось у Соломониды, когда увидела внука под лиственничной матицей.

— Чего над дитём изгаляешься? Вишь, описался от натуги.

— Не от страха — от радости появления на свет божий. Порода крепкая: в деда — кузнеца… Разливай рябиновку. Гулять будем.

Сыкунчика в честь деда назвали Никодимом. Обмазали правую ладошку смоченной сажей, приложили к тетрадному листу. Получился заметный оттиск…

Толстуха Соломонида вприщур посмотрела на внучонка. По тугим щекам струились созревшие слёзы.

— Кончай болото разводить, — успокоила Фунтиха. — Вернутся твои богатыри.

— Тревожно за них… два клочка из сердца вырвали.

Счастливая Прасковья лежала поверх лоскутного одеяла, нежно поглаживая лобик, щёки бутузика. Беда и радость витали над изголовьем. Сгустилось над молодой матерью роковое время, зависло серым ненастьем, кудлатыми поселковыми дымами. Мечталось: вместе с Тимуром разделят восторг появления любимого человечка… Копошухой был в животе, волтузил ножками… куда бежать собирался, пузанчик?.. Куда убежишь, мальчонок, от жизни, опаскуденной комендатурой. От неё напасти.

Вслушиваясь в бульканье винца, воскликнула:

— Единоличницы! Мне-то поднесите.

— Молоко закиснет, — рассмеялась Фунтиха, — подавая граненый стаканчик. — Никодимчик, тебе пока нельзя. Ишь выцеливает глазёнками напиточек скусный.

Повитуха окунула кончик пальца в наливку, мазнула младенца по губам.

— Со крестом! С почином!

Очередной рапорт Горелова комендант подписал охотно.

— Завидую тебе, лейтенант: свободным соколом взметнёшься… На нас сваливаешь собачью службу… С трудоустройством помочь?

— Спасибо. В школу принимают. Буду вести занятия по боевой подготовке.

— Дело.

По привычке Перхоть взъерошил шевелюру. Офицер отступил от стола на шаг, боясь перепархивания обильной мошкары.