Читать книгу "Женщины, кот и собака - Мария Метлицкая"

Ирина резко села, свесила ноги, потерла виски, поправила растрепавшиеся волосы и увидела, что ее вчерашний собеседник крепко спит на соседней полке, чуть приоткрыв рот.

– Господи, – пробормотала она, – я, кажется, совсем одурела!..

Ирина торопливо шарила ногами по полу, пытаясь найти свои туфли. Одернула кофту и юбку, тихо приоткрыла дверь. «Только не разбудить бы! Стыдно-то как!..»

У двери Ирина обернулась. Владислав продолжал крепко спать. Она увидела его крепкую грудь, сильную мускулистую руку, закинутую за голову, чуть седоватые, но все еще густые волнистые волосы, упрямый подбородок с «расщелинкой» и крупный, красивый рот.

Она смотрела на него несколько минут, и ей захотелось… «Нет-нет! Бред, идиотизм, кретинизм, наваждение какое-то!»

Ей захотелось присесть на край узкой вагонной полки и… провести рукой по его волосам, лицу. Хотелось смотреть на него еще и еще. Внимательно, долго, чтобы оставить в памяти отпечаток его лица, широкой мускулистой груди, его крупных и сильных рук…

Ирина чуть потянула носом и почувствовала запах: какой-то знакомый одеколон, нерезкий, теплых тонов, совсем ненавязчивый и очень приятный.

«Запахи – это воспоминания», – подумала она. Потом она словно очнулась, мотнула головой, сбрасывая морок, и быстро пошла к своему купе.

Дверь оказалась незапертой. Красная Шапочка крепко спала, и на ее бледном, веснушчатом и довольно милом лице застыла скорбная гримаса отчаянья и беспокойства.

«И всюду страсти роковые…» – подумала Ирина и громко вздохнула.

«Вот и девочке этой спится тревожно… Кто ее провожал на вокзале? Любовник, муж? Да мне-то какое дело!..»

Ирина разделась. Осторожно, чтобы не разбудить соседку, легла на свою полку и закрыла глаза.

Наваждение. Глупость и наваждение. Коньяк, не иначе. Сто лет она не пила! А тут… Разнюнилась, растрещалась. Выложила все как на духу! Случайному человеку. Да еще мужику! Бред и глупость! «Ладно, – успокаивала себя Ирина. – Завтра расстанемся и… как ничего и не было. Стыдно, конечно, но… Переживу!»

Стыд, он ведь тоже проходит! Ну, или горит со временем не так ярко. А потом и вовсе забывается.

Да и он! Вспомнит ли он про нее через пару дней? Про зрелую дурочку, нет, дуру, именно – дуру! – которую потянуло на откровения?

Климактерический всплеск, не иначе. Ладно, переживем! Не такое, как говорится…

Ирина долго не могла заснуть. Перед глазами проплывали эпизоды всей ее жизни. Отрывками, строчками, кадрами, словно вырезанными неопытным монтажером. И эти кадры местами были рваные, смазанные, путающиеся во времени.

Ирина видела себя молодую: еще совсем худую, голенастую, неловкую, с распущенными по плечам волосами, вечным румянцем на лице, которого она всегда стеснялась.

Зимний лес, плотный снег под тоненькой корочкой льда, серое небо в низких и плотных облаках… Они с мужем идут на лыжах. Она устала, просит передышки, и они присаживаются на влажный пенек. Точнее, присаживается только она. А муж, тоже тощий, молодой, в синей вязаной шапке с белым помпоном, наливает кофе из китайского, с красной жар-птицей, слегка помятого старого термоса. Еще помнит вмятину на правом боку термоса…

Чушь какая-то врезается в память! Лицо мужа помнит расплывчато, а вот дурацкий этот термос – пожалуйста!

Кофе очень сладкий, со сгущенным молоком. Но ей нравится, потому что она сластена. Муж протягивает ей бутерброд – обычный бутерброд с сыром. Она зажмуривает глаза: как вкусно! Просто божественно!..

Почему-то вкус этого кофе и бутерброда Ирина помнит всю жизнь…

А в электричке она засыпает у мужа на плече, и в голове вертится одна только мысль: какая же я счастливая! Даже страшно!..

Кадры меняются.

…Их комнатка в четырнадцать метров у парка «Сокольники». Узкая тахта, покрытая полосатым пледом. Рядом – торшер. На чешских полках – книги и кофейный сервиз, синий, в горох. На журнальном столике – ваза с ромашками. Огромными, с ладонь. Она очень любит ромашки!

На стене висит акварель. Зимний лес… По узкой тропинке бредет девушка. Красная курточка, белая шапка… Это она. Картину писал ее муж – он отлично рисует.

Смена кадра.

…Кроватка сына. Она стоит у окна. На улице октябрь. Льет дождь. Ветер безжалостно срывает желтые листья, и они несутся по тротуару, по проезжей части, вертятся, словно поджаренные. Прилипают к мокрой мостовой и наконец, кончая свой бешеный танец, замирают.

Она ревет… Ревет оттого, что все плохо. Семейная жизнь их странным образом поглупела, обмякла, как тряпка на шесте в безветренную погоду. Муж все чаще старается убежать из дома, где плачет младенец, где пахнет сырыми пеленками и подгоревшим молоком. Она буквально валится с ног и почти ненавидит мужа, считает его предателем.

Много позже она поняла, что тогдашний он, ее муж, был совсем мальчишкой, неготовым к проблемам и сложностям. Но это произошло потом. А в те дни все воспринималось как большая обида.

Приезжает мать, и с порога начинает поносить ее «муженька» – по-другому она его и не называла. «Зять – ни дать ни взять», – вздыхает она. Потом выкладывает на стол миску с котлетами, банку с супом, кусок сырого темного мяса. «Вот! Отстояла за этим кошмаром полдня!» И продолжает ворчать, что «тащит все на себе». Мать гордится тем, что все на ней держится, и при этом то и дело попрекает дочь и ненавидит зятя.

Это правда, без ее поддержки Ирина не выжила бы. Но… От вечных попреков матери становится только хуже, больней.

«Разводись! – требует мать. – Мне надоело кормить твоего отщепенца!»

Ирина злится на мать, начинает ненавидеть и ее тоже. Снова плачет и думает о том, как она одинока.

А потом муж загулял. И с кем? С ее лучшей подругой! Так Ирина потеряла и подругу, и мужа. Он просил прощения, уговаривал… Убеждал, что это была просто интрижка. Но она не простила. «Сейчас, когда мне так трудно!.. Когда у нас маленький сын! И потом – с подругой! Самой близкой! Как вы могли? Как?!»

Ирина подала на развод. А он, кстати, довольно быстро женился! Нет, не на подруге. Хоть это как-то утешало…

Когда развелись, все думала: «А может, зря?.. Подрос бы сынок. Муж привык бы к нему, подружился. Недаром ведь говорят, что мужики лучше понимают детей в осмысленном возрасте! Может, надо было подождать? Потерпеть? Или – перетерпеть?»

Потом был размен их комнаты, которая ну никак не делилась! А если и делилась, то лишь на две комнаты в общежитии.

Как-то после осмотра одного из вариантов – в деревянном бараке в Раменском – Ирина просто плюнула и ушла. К матери, в свою бывшую «девичью». Восемь метров, узкая, как трамвай, комнатенка.

Вдоль стены – кровать сына и ее диванчик. Проход – сантиметров сорок, не больше.

Отношения с матерью стали совсем напряженными. Мать с утра до вечера пилила дочь, что та дура – оставила бывшему мужу комнату, не поделила. «Взяла бы хоть деньгами», – повторяла мать. И сама со вздохом тут же добавляла: «Да что с него взять, с отщепенца!..»