Читать книгу "Записки на кардиограммах - Михаил Сидоров"

Веня потащил рацию.

— Один-четыре-восемь-шесть свободна с мусорки.

— Домой, восемь-шесть.

— Оба, ты понял? Поехали завтракать, а то я не ел с утра.

— А у тебя что?

— Сосиски, четыре яйца и кофе. Сыра кусок. Сейчас яичницу зафигачим и с кофе ее…

* * *

Ага, пожарили, как же! Опять услали, на «без сознания»: основной повод, девять из десяти, пьяные судороги в основном. Неподготовленных особенно впечатляют — бидонами икру мечут, когда вызывают.

Но наш оказался непьющим, тридцатилетним парнишей в очках, в пальто и в ушанке — таким стопроцентным советским итэпэшником. Он был в костюме, с портфелем, говорил вежливо, отчего сходство только усиливалось.

— Набирай, Феликс, диазепам. В больницу поедете?

— Да не хотелось бы. Со мной такое бывает. Вроде и лекарства принимаю, а время от времени нет-нет да И тряхнет. Я домой лучше. Отлежусь, чаю попью.

— Где живете?

— На Охте. Недалеко.

— По дороге. Мы отвезем.

— Да я сам. Я уже нормально себя чувствую.

— Ладно, угощаем. От предложенной госпитализации отказался, о возможных последствиях предупрежден». Ваша подпись. Вот тут… ага. Какой адрес?

— Угол Пороховской и Среднеохтинского.

Сели в кабину.

— Поехали, старик. Угол Пороховской и Среднеохтинского.

— А он заплатил?

— Нет.

— Я благотворительностью не занимаюсь.

— А почему б разок не заняться, Толь? Нормальный человек, не алкаш… все равно ж по пути.

— Пусть платит.

— Толян, ну ты ведь его не на горбу понесешь. От тебя ж не убудет.

— Убудет.

— Вот слушай, тут ехать — двадцатка максимум. Делим на троих, получается шесть с полтиной. Вот стоит из-за них так опускаться, а?

— Да хоть рубль! Не повезу я его из принципа. Пусть платит.

Веня достал десятку.

— На. Поехали.

И смотрит с любопытством: возьмет или нет? Возьмет, конечно, чтоб Семенов не взял — ха! Тот еще жмот, даже машину зимой не греет. Сидит синий, хвост свой поганый морозит, но двигатель не включает, топливо экономит. Помню, вызвали кардиологов в помощь и помогать им остались — совсем затяжелел пациент. Выходим — едрена в корень! — Толян у спецов в кабине греется, а восемьдесят шестая ажно заиндевела уже. Минус двадцать на улице. И стыдили его, и высмеивали — бесполезно. Жадный до опаскуднения. Из-за литра соляры такие скандалы сменщикам закатывал, что в конце концов они его просто предупредили: еще раз — и в морду!

И никогда, никуда, ни для кого не заедет, курва, можно к не просить даже. На обед всегда покупает батон и кусок ветчины — вернется, сядет, в чек углубится и давай карандашом вычислять. Закончит — на рупь четыре меня нае…ла, стерва! — и уж потом кушает…

Толя спокойно сунул червонец в карман. Завел двигатель. — Одну минуту.

— Чего еще?

— В салон перейду. Не могу я на вас смотреть, Анатолий, блевать тянет.

Он пересел к пациенту.

— Я, Сэм, тоже отсяду, а то ощущение такое, будто в говно упал. Нельзя так. Толя, нельзя. Позорно смотришься очень…

* * *

— Я, пожалуй, на восемьдесят шестую садиться не буду.

— И правильно сделаешь. На двадцать седьмую иди. Она подряхлей, зато водилы там клевые: Гасконец, Птица и Джексон. Джексон, как заступит, сразу на «Радио-рок» настраивается и запрещает к приемнику прикасаться, а Птица — это старикашка такой. Ехидный, въедливый, но юморной и кучу баек знает. Иоффе, кстати, возил. С ними весело. А на. Сэма забей — чмо позорное. Его попрут скоро — никто с ним работать не хочет, штук десять заяв у заведующей. Задоставал он тут всех вконец. Зимой в Кузнице подходит девушка: подвезите, пожалуйста, я маму сюда привозила, на «скорой», а сейчас домой надо и денег нет. Мы ей — садитесь, а этот уперся и ни в какую: пусть платит! Мы ему и так, и этак… да будь же ты мужиком. Толя! Не повез. Ты не представляешь, как стыдно было. В конце концов ее Корж с Лехой подбросили.

А еще на него периодически за…бы находят. В последний раз нашел где-то инструкцию к носилкам, а там сказано: «Трали-вали-пассатижи… с помощью санитаров задвиньте в салон». И посреди вызова, когда грузить надо, Сэм вдруг санитаров требовать стал. Леха ему: Толя, опомнись! какие к херам санитары, ты что? А он ей эту инструкцию тычет. Ну, у Лехи разговор короткий: Семенов, это инструкция к носилкам, можешь ей подтереться. Помогать будешь? Раз… два… И звонит прямо на Центр. Толю раком, во-о-от такой пистон в анус и китайское предупреждение. Тогда же и заявы собирать стали.

— Он знает? — Не. Секрет. Все молчат — всех задолбал. Приехали. Опять первые, елки!

Ланч удался. Яичница с сыром, кофе, еще мы чей-то лаваш подрезали, а в холодильнике сырок плавленый догнивал — намазали им лаваш, завернули сосиски, и в микроволновку их. — А-а, хорошо! — Не говори. Сигарета есть? Я протянул ему пачку. — Держи. Тоже кофе без сигареты не можешь? — Ну. Особенно заварной. На «Рэйнбоу» подсел, намертво. — Где? — На «Радуге». «Рэйнбоу Гатеринг» — слыхал про такое? — Нет. — Раз в год, в диком, красивом месте собираются люди со всего света и живут коммуной, вдали от цивилизации. Турки, аргентинцы, поляки, испанцы — все вперемешку. Дикий интернационал. Евреи в пятницу арабов на Шаббат Шалом приглашают, веришь? Сидят в обнимку и песни поют, типа «Шалом алейкум, салям алейхем!». Дважды в день еду по кругу разносят, и каждый вечер чума под барабаны вокруг костра. Штук десять барабанов — крышу сносит без всякой ганджи, — я раньше о таком только в книжках читал. А самый отрыв в полнолуние происходит. Полный катарсис! И меняешься там, реально. Как в рассказе у Брэдбери. — «Были они смуглые и золотоглазые»? — Точно. Уезжаешь — внутри все пылает. День, два… и поворачиваешь обратно. Забив на Принцесску, мы курили прямо на кухне. — Так ты про кофе начал рассказывать.

— А-а. Я там рядом со словаками жил, и мы с ними каждое утро кофе пили. Ритуал такой. Кофе с костра, со специями — сказка. И самокрутка.

— С травой?

— С табаком. Там всей наркоты только кофе и сигареты.

— На следующий год поедешь?

— Непременно.

— Стопом?

Он кивнул.

— И как ты только решаешься — автостопом, без денег?

— Так всегда ж заработать можно.

— Как?

— Ну, я, к примеру, на улицах играю. Сначала с гитарой ездил, потом налегке, с гармониками.

— Сам научился?

— Да как тебе сказать… Я и до этого дудел, для себя в основном. А как-то раз чеха встретил — вот он играл так играл. Как бог, как Сонни Терри. Скорешились и целый месяц по Европе катались, играли на улицах — вот я у него и нахватался.