Читать книгу "Королю червонному - дорога дальняя - Ханна Кралль"

Рабочий день кончается, узницы входят в раздевалку первыми, раньше, чем немки.

Она надевает украденное пальто, сверху накидывает одеяло. Вместе с колонной узниц выходит за ворота фабрики.

Сумерки, туман.

Колонна переходит по мосту через Нейсе и сворачивает налево, к желтому свету фонарей. Она поворачивает направо. Сбрасывает одеяло и быстрым шагом проходит несколько кварталов.

Ей кажется, что кто-то идет следом. Она оборачивается, видит велосипед и расплывающийся в тумане свет — у велосипедиста в руке фонарик. Велосипеды и фонарики есть у лагерных охранников — значит, ее уже ищут.

Она толкает какую-то калитку, слышит, как шуршит под ботинками гравий, прислоняется к забору. Сад, в глубине маячит дом — вроде одноэтажный.

На улице скрипит велосипед. Останавливается у калитки. Велосипедист слезает, идет по гравиевой дорожке — слышны его шаги. Она прижимается к забору. Мужская фигура, едва различимая в темноте… Мужчина проходит мимо и открывает дверь дома. Теперь она может разглядеть и его самого, и автомат у него на плече. Внутрь он не заходит — видимо, выжидает. Затаился — наверное, надеется расслышать шуршание гравия, а может, ее дыхание. Она тоже ждет. Оглушительно колотится сердце — как тогда, в гетто, у запертой двери мастерской. Охраннику наверняка тоже слышно.

Нервы у нее не выдерживают, и она отрывается от забора.

— Я иду, — говорит она вполголоса.

Охранник молчит. Она делает шаг ему навстречу и произносит громче:

— Пожалуйста, не стреляйте, я уже иду…

Подходит к дому.

— Вот я, — говорит она внутрь, но никто не отвечает.

Она останавливается на пороге. Охранника нет. Никого нет.

Странно, думает она. Похоже, у меня галлюцинации. От страха? Но я ведь не боюсь — откуда же галлюцинации? Впервые в жизни. Хотя мне совершенно не страшно…

Она прислоняется к дверям. Отрывает кусок подкладки, закручивает на голове тюрбан, чтобы скрыть отросшие темные корни волос. Ткань сползает на глаза, она догадывается, что у нее дрожат руки. Странно, думает она. Я не боюсь, а руки почему-то дрожат.

К вокзалу она подходит со стороны железнодорожных путей. Там стоят вагоны, она слышит лязганье. Вдоль состава идет путеец, простукивает колеса. Она прячется за товарным поездом, пережидает, пока рабочий пройдет, по ступенькам поднимается в башенку в конце вагона. Там скамейка, в деревянной стене — прямоугольное отверстие. Она встает у окошка. Поезд трогается, паутина рельсов остается позади, теперь вокруг поля. Дождь, ветер. Она стоит — и чувствует, как ее заливает волна счастья.

Она не знает, куда идет поезд.

У нее нет документов.

У нее нет ничего, кроме пальто немецкой рабочей, чулок венгерской еврейки и сломанной еврейской челюсти с золотым зубом.

Она едет по ночной Германии и ощущает такую безграничную радость, что начинает плакать.

— Я свободна, — говорит она вслух.

И жива.

И он жив.

И я свободна.

И все будет хорошо.

Она поднимает полу пальто и вытирает нос рваной подкладкой.

Кресло: иностранные языки

Она все же попытается рассказать о даймонионе, бегстве, товарном поезде — и о том, как она была тогда счастлива. Попытается объяснить, что счастье может нахлынуть на человека в самый неподходящий момент.

Дочка переведет эти слова на иврит, внучка понимающе покивает:

— Да, верно, счастье порой застигает нас врасплох… А дальше-то что было?

Дальше была железнодорожная станция, поезд остановился. Вошел кондуктор. Он просто оцепенел, увидев ее:

— Was machen Sie hier?[28]— воскликнул он.

На что она невозмутимо ответила:

— Ничего особенного, еду в Котбус.

(— В минуты опасности, — посоветует она внучке, — бывает полезно… как бы тебе объяснить… бывает полезно продемонстрировать этакое непритворное высокомерие…)

— Котбус? — изумился кондуктор еще больше. — Да ведь мы едем в противоположном направлении!

На что она, по-прежнему спокойно:

— Правда? Значит, я перепутала поезд.

Внучка забеспокоится — ведь кондуктор мог вызвать полицаев или эсэсовцев.

Однако же он никого не вызвал. Это был миролюбивый пожилой человек, а с пожилыми мужчинами ей всегда везло.

Обе, дочка и внучка, улыбнутся и станут толковать про ее красоту. Дочка скажет, что она была очень красивая, похожа на Элизабет Тейлор; внучка заявит, что она и теперь очень хороша, но что все-таки было дальше?

Она выскочила из вагона. Пересела в другой поезд. Приехала в Котбус. Нашла служащую — ту, с тетрадкой, извинилась за бегство с работ.

(— Как на иврите будет война? — спросит она вдруг.

— Milhamá.

— А служащая?

— Pkidá.

— А тетрадка?

— Machberet.

— Какие странные слова. Ну как можно выучить этот язык?

— Необычные слова, — ответит дочка. — Вот послушай: machberet… Ты представляешь себе пустыню, пески и скалы, а это всего-навсего тетрадка…)

Служащая спросила, как она попала обратно в Котбус. Она рассказала про варшавское восстание: якобы ее везли вместе с повстанцами неизвестно куда, она испугалась — вдруг в концлагерь, поэтому и отбилась от остальных…

Дочка прервет ее: нужно объяснить, что такое варшавское восстание. Внучка, конечно, учила в школе, но у детей все эти восстания немного путаются в голове…

Увы, ей не повезло: симпатичная служащая отвечала за работу у бауэров, а она ведь работала на парусиновой фабрике, поэтому находилась в ведении другой служащей. А та как раз доедала полдник.

— К чему все эти подробности? — недоумевает дочка. — Какое это имеет значение — которая из служащих и что она ела?

— Огромное! Огромное значение! Симпатичная служащая помнила, что я Павлицкая, неужели ты не понимаешь? Мария Павлицкая, а не какая-нибудь Регенсберг! Она помнила, но не могла мне помочь, а та, что могла помочь, доела полдник, ее рабочий день закончился, и она ушла домой!

— Что вы спорите? — поинтересуется внучка.

Дочка объяснит разницу между служащими, внучка начнет поглядывать на часы.

— Меня послали к начальнику… «Wir beide sollen das Gesetz achten, hab’ ich nicht Recht?» — сказал начальник. Что означает: мы оба должны уважать закон, не правда ли? А по закону, дорогая моя, за бегство с работ полагается исправительный лагерь.