Читать книгу "Кавалькада - Уолтер Саттертуэйт"

— Меня больше интересует, откуда они все знают.

— Что?

— Кто мы такие. И где нас найти. Пуци, кто еще знает обо мне с мисс Тернер?

Он задумался.

— Ну, должно быть, те же самые люди, которые знали и о приезде господина Гитлера. Люди из списка, который я вам передал.

— Выходит, они все знали, что мы остановились в «Адлоне»?

— Да. — Он снова глубоко вздохнул. — Итак, опять этот список. Значит, кто-то из них предатель.

— Похоже на то.

— Фил! — вдруг воскликнул он возбужденным голосом.

— Что?

— Мисс Тернер! Может, она тоже в опасности? Я и сам об этом думал.

— Надеюсь, нет, — сказал я.

Но, вернувшись в половине двенадцатого в гостиницу, мы узнали у портье, что мисс Тернер благополучно возвратилась несколько минут назад.

Я сказал Пуци, что завтра утром, когда мы с мисс Тернер будем разговаривать с сержантом Биберкопфом, он нам не понадобится. Если Биберкопф не говорит по-английски, переводчиком будет мисс Тернер.

— Ну, ладно, Фил. — Он как будто огорчился. Я улыбнулся.

— Отдохните немного, Пуци. Мы с вами встретимся за ленчем.

— А! — Мысль о ленче явно подняла ему настроение. — Тогда я предлагаю «Цыганское кафе». Оно как раз напротив Мемориальной церкви. Любой таксист знает.

* * *

Гостиница «Адлон»

Берлин

Утро среды

16 мая

Дорогая Ева!

Помнится, вчера вечером я черкнула тебе короткое письмишко, а сегодня я почему-то его нигде не нашла. Думаю, случилось вот что: прошлой ночью, перед тем как лечь спать, я вышла из номера, прошла по коридору и сунула письмо в бронзовый почтовый жёлоб рядом с лифтом.

Забавно, я несколько раз проходила мимо этого почтового ящика и не замечала его — просто НЕ ВИДЕЛА его до вчерашней ночи, когда была навеселе после шампанского. Разве не странно, порой ты совсем не замечаешь того, что находится у тебя перед самым носом?

Должна признаться, Ева, что у меня изменился взгляд не только на почтовые ящики. Я была такая наивная, просто ужас, и теперь чувствую, что совершила непростительную глупость. С первого дня после моего приезда в Германию я со свойственным мне легкомыслием только и болтала о ценах да о том, как здесь все дешево, просто диву даешься. Моя шляпка, туфли, выходное платье для начинающей роковой обольстительницы… Мне даже в голову не приходило, что та же самая инфляция, которая позволяет мне по дешевке покупать красивые вещицы, совсем иначе действует на тех людей, у которых нет ни американских долларов, ни английских фунтов, как у нас с господином Бомоном, — на местных жителей, которые беспомощно наблюдают, как тают сбережения всей их жизни, а потом и вовсе исчезают.

Прошлой ночью Эрик подробно рассказал мне о трудностях, связанных с инфляцией.

Боже мой, раз я не отправила то письмо, значит, ты не в курсе, кто такой Эрик. Коротко: он профессиональный телепат, читает чужие мысли; по-моему, он обладает настоящим даром, к тому же он высокий, у него темные волосы, и вообще, он красив, как Бог. Вчера вечером он предложил сопровождать меня в кабаре, куда я отправилась в поисках англичанки по имени Нэнси Грин.

Пока мы ехали в такси и уже потом, в кабаре, он объяснил мне многое из того, что произошло в Германии после войны.

Инфляция, Ева, штука ужасная. Простой кусок хлеба для многих стоит целое состояние. Распадаются семьи, родители вынуждены продавать все, что есть, чтобы прокормиться, а потом приходится попрошайничать на улице, воровать или торговать наркотиками. Дети, девочки и мальчики, часто вынуждены торговать собой.

Я все это поняла, когда мы с Эриком уже сидели за столиком около сцены в кабаре «Черная кошка».

— Здесь, в Берлине, — сказал он, — нет ни одной формы сексуального пристрастия, даже самой дикой, которая не нашла бы удовлетворения. Здесь есть целые районы, которые специализируются на старухах, беременных, на парах «мать-дочь». Я не преувеличиваю, Джейн. Есть даже места, где торгуют изуродованными женщинами — калеками, горбатыми, безногими и безрукими.

Ты можешь подумать, что такой разговор слишком уж откровенен, если учесть, что мы с Эриком познакомились всего лишь час с небольшим назад.

Все, что я могу на это сказать, так это то, что в Берлине, где радующий всех разврат нависает над городом, как серый туман, такая беседа между двумя образованными людьми кажется вполне нормальной. И неважно, что один из этих образованных людей — вернее, одна — прячет под маской искушенности открытый от изумления рот и широко раскрытые глаза.

Но больше всего, должна признаться, меня волнуют дети, вынужденные заниматься проституцией. Что станется с этими мальчиками и девочками, когда их главное достояние, юность, будет попрано? Что происходит с ними сейчас, что прячется за соблазнительными улыбками и прищуренными глазенками?

Я не хотела портить тебе настроение. Но, честное слово, меня все это угнетает.

И Эрика, по-моему, тоже. За его маской искушенности скрывается застывшее в гневе лицо. Я разглядела его мельком в такси, когда мы возвращались в гостиницу. Я спросила, есть ли хоть какая-нибудь надежда у Германии и у ее детей.

Он взглянул на меня. Такси как раз проезжало под фонарем, свет вырвал из темноты его черты, быстро, как ласка робкой руки, боящейся задержаться. У него очень темные волосы и очень темные, карие глаза.

— Да, есть, — сказал он, — я верю. Иногда мне во сне приходит видение.

— Видение?

— Да. И всегда одно и то же. — Он откинулся на спинку сиденья, слегка приподняв голову и как будто глядя сквозь крышу такси. Его профиль резко выделялся в свете уличных фонарей. — Я вижу большой пожар, — сказал он. Когда очередной фонарь осветил его лицо, я заметила, что глаза у него закрыты.

— Полыхает вся Германия. Я вижу, как в городах величественные здания превращаются в руины, замечательные памятники рассыпаются в пыль. В деревнях огонь пожирает фермы, поля, леса. Везде и всюду вздымаются черные клубы дыма, густые, маслянистые, и окутывают небо.

У него, Ева, красивый густой баритон, и порой, когда он говорит, я ощущаю его пленительный тембр даже позвоночником.

— Я не совсем понимаю, — заметила я, — как такое видение может внушать надежду.

Он рассмеялся и повернулся ко мне. В бликующем свете салона такси я не могла разглядеть его глаза, но в его голосе я ощущала ликование.

— Но это всего лишь сон, дорогая Джейн. И как все сны, мое видение символично. Оно значит, что в стране должны произойти коренные перемены, что эти перемены обязательно произойдут. Вы, конечно, помните библейскую притчу об Иисусе Христе, когда он вошел в храм и изгнал оттуда всех менял.