Читать книгу "Могила в пожизненное пользование - Андрей Михайлович Дышев"

оставшиеся после вчерашнего банкета продукты. Подданные слезно молили его о пощаде, выпрашивали по глоточку водки, на крайний случай – по тарелочке горячего супчика, но Кабанов был неумолим. Мученические стоны, вопли и стенания заполнили карьер, зато работа худо-бедно пошла, и до полудня наверх было отправлено две люльки песка, а тоннель удлинился еще метров на пять.

Тут выяснилось еще одно обстоятельство, которое опечалило Кабанова. Когда первая люлька была полностью загружена песком, Кабанов покачал трос, давая команду на подъем, и заскочил на бортик люльки. Он сделал это неожиданно для себя самого, повинуясь горячему порыву души, жаждущей свободы – как утопающий хватается за борт шлюпки. Но свобода не пожелала отдаваться Кабанову так легко и просто.

– Отойди к двери! – раздался голос из поднебесной тьмы.

Кабанов продолжал упрямо сидеть в люльке, крепко держась руками за бортик. Он сам себе напоминал наглого «зайца», безбилетника, который отказывается подчиниться кондуктору и выйти из транспорта.

Темнота терпеливо ждала. И Кабанов понял, что уговаривать его никто не будет, как и пугать или угрожать. Просто люлька никогда не поедет наверх, и никогда не будет у них продуктов, если он не отойдет к двери.

Он подчинился, и лебедка заработала. Кабанов с тоской смотрел, как люлька, покачиваясь на тросах, уплывает вверх, будто корзина воздушного шара. Этим путем, каким бы они ни казался коротким и манящим, добраться до свободы было невозможно. Оставался только подкоп.

Он был и рабом, и рабовладельцем. Он сам работал как вол, и требовал такой же производительности от других обитателей подземелья. И чем ближе тоннель подходил к заветной цели, тем большим тираном становился Кабанов. Он пинками выгнал на песчаные работы обоих Бывших. Те начали роптать: по давно сложившейся традиции Бывшие имели право не работать и получать полное котловое довольствие.

– Я отменяю все правила и традиции! – рявкнул Кабанов, прекращая митинг. – Бывшие, настоящие, будущие – все должны работать! Если откажетесь – еду на вас я не выдам!

Он так громко кричал, глаза его сверкали такой решимостью, что ему безоговорочно поверили. Только недавний Командор, проходя мимо Кабанова, сокрушенно покачал головой и тихо сказал:

– Сам пилишь сук, на котором сидишь! Ты же не вечно будешь Командором.

Этот гнилой подземный червь был прав. Да, Кабанов пилил сук, на котором сидел. Он дырявил днище шлюпки, в которой плыл. Он отпиливал крыло самолета, на котором летел. Он шел ва-банк, не оглядываясь назад, не представляя свое будущее в подземелье. Все его мысли, планы, надежды уже были на свободе. И душа уже рвалась наружу. И глаза уже предвкушали свидание с солнечным светом. И легкие готовились вдохнуть свежий воздух. Все подземелье единым организмом работало только на тоннель. Груженые люльки уходили вверх одна за другой. Вниз опускались коробки с продуктами. Чернота платила за песок щедро. Кабанов в конце рабочего дня выносил коробки в мастерскую, позволяя народу делить еду по своему усмотрению. Этим обычно занималась Толстуха, снова объявившая себя комендантшей.

Кабанов начал рыть вертикальный шурф, и дела сразу пошли хуже. Во-первых, все более проявляющиеся контуры подземной коммуникации стали настораживать народ. Кабанов замечал, как люди перешептываются и кидают в его сторону подозрительные взгляды.

– А нас не зальет дождевой водой? – как-то выказала обеспокоенность Толстуха.

Кабанов ответил, что он ищет родниковую артерию, с помощью которой заполнит карьер чистейшей водой, и в этом озере можно будет стираться и купаться. Толстуха сделала вид, что поверила в этот бред.

Но главная трудность состояла в том, что рыть вертикальный шурф было чрезвычайно трудно. Делать это мог только один человек, причем, худой комплекции. Стоя на табуретке (потом на двух и на трех табуретках), он расковыривал песчаный свод прямо над своей головой. Песок сыпался на него, попадал в глаза, в рот и нос. Зойка, главный бурильщик, выдерживала такую пытку в течение часа, от силы полутора часов, и выползала из тоннеля совершенно обессилевшей, а потом долго протирала глаза, плевалась и сморкалась песком. Ее сменяла Полудевочка-Полустарушка, но ее хватало всего на полчаса. Обеим бурильщицам Кабанов каждый вечер выдавал премиальные (по плитке шоколада и банке сгущенного молока), но все равно трудовой энтузиазм угасал. Полудевочка-Полустарушка сдалась на третий день, закатила истерику и объявила, что в шурф больше не полезет ни за какие коврижки. Кабанов сам бы полез, но ему мешала комплекция. Толстуха не могла протиснуться даже в горловину тоннеля. А от обоих Бывших толку было мало, так как работали они очень вяло.

Зойка Помойка оставалась верна тайной идее Кабанова и трудилась из последних сил. Высота вертикального шурфа уже была такой, что Кабанову пришлось разобрать стеллаж в своем кабинете и смастерить что-то вроде лесов, чтобы можно было бы стоять. Собственно, дело двигала вперед только одна Зойка, так как все остальные занимались лишь выгребанием песка из тоннеля. Делали это по цепочке, согнувшись в три погибели. На выходе из тоннеля песок принимала Толстуха. Она перегружала его на носилки, и вместе с Кабановым относила на люльку. За день работы едва удавалось поднять на верх одну партию.

Количество продуктов пошло на убыль, и народ стал проявлять тихое недовольство. Кабанов пригасил зарождающийся бунт обещанием в ближайшие два-три дня выдать водку. Ему казалось, что до желанной свободы осталось совсем чуть-чуть. Запершись с Зойкой в кабинете, он выпытывал у нее, что она чувствует и что слышит, когда роет.

– Какие-нибудь звуки улавливаешь? – спрашивал он. – Гул машин? Или разговоры?

– Да вроде что-то гудит, – неуверенно отвечала Зойка.

– А качество песка не меняется?

– Как это? – не поняла Зойка.

– Может, он становится более рыхлым? Или попадаются корни растений?

– Да вроде не попадаются…

Но Кабанов уже и без Зойки видел, что песок из верхнего участка шурфа становится все более глинистым. Он был уверен, что это явный признак близости к поверхности почвы. Кабанов уже не мог ни спать, ни есть. Ничего не соображая, бредя только свободой, он и после ужина отправлялся на карьер и волочил за собой Зойку, которая уже едва держалась на ногах. На женщину страшно было смотреть. В ее волосы въелся песок, отчего голова стала напоминать сахарный коржик; песок был и в ушах, и за воротником кофты, и в карманах; он сыпался из нее беспрестанно, как из машины, посыпающей зимние заледенелые дорожки. Глаза Зойки воспалились до пламенно-кровавого оттенка. Она очень страдала, но не жаловалась, хрустела песком, которого было полно даже на зубах, и делала всё, что Кабанов ей приказывал.

Утром в горловине тоннеля обрушился свод, и песком завалило Толстуху. Кабанов