Читать книгу "Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов"

вертопрах и модник. Бабушка и внучка по

очереди наблюдали за петухом в замочную скважину, и петух, вот уже

несколько раз (почему и повторяли гадание с ним снова и снова, и пригласили

хозяйку, чтоб сама убедилась) не обращал ни на какие предметы внимания, но

бойцовским взглядом косил на павлина в рамке на стене. Он хохлился,

встряхивался, явно желая дать понять вышитой на стенке юноновой птице, что,

хоть он тут и не у себя в курятнике, но так просто его не возьмёшь. Куровод (по

аналогии с Мусагет) подпрыгивал – сначала вверх, а потом, в несколько

прыжков, с двух ног одновременно, к стенке, на которой висела птица, и

кукарекал. Потом прыгун прислушивался (где-то в огородах отвечали),

прислушивался ещё внимательней и дискретно поводил головой, и дискретно

закрывал и открывал мутно-молочавое веко, ещё раз прислушиваясь к павлину,

но тот молчал. Сначала, такое царское пренебрежение (не соизволит слова

сказать), конечно, раздражало петуха и он от злобы рыл куриными лапами (не

скажешь же петушиными… сам петух, а лапы все-таки куриные), рыл пол, но

потом (возможно, он решал для себя, что раз не кукарекает, значит, сдался)

победитель хлопал крыльями и заходился такими руладами, что приходилось

только, ничего путного от него не дождавшись, выставлять горлопана за дверь.

И лишь однажды, у него, посреди «ку-ка-ре-ку» запершило в горле, и гордый,

отпил немного из блюдечка. Это означало, что муж будет пьяница (в щелочку

как раз смотрела Лиза, и она никому про это не сказала).

А ночью? Перед сном внучка декламировала себе шёпотом:

О, Агнесса, помоги!

Жениха мне покажи!

Не в наряде дорогом –

В платье будничном простом,

Чтобы я не обозналась,

На других не променялась.

Стишок-то, вообще-то, читают в январе, вечером, накануне дня Святой

Агнессы, но бабушка сказала «Неважно». Ах, бабушка!

Хотя можно было бы читать:

Параскева, помоги!

Жениха мне покажи!.. -

Неужели Параскева не показала бы?

60

Ночью ничего не могло устоять перед разлагающим вторжением сиреневого

куста… ах! Оле-ой, Оле-ай, Оле-эй!..

Я снова вижу перед собой ясные, хоть и подёрнутые любовным

недомоганием, просящие глаза внучки… внучка просит глазами (не подумай,

читатель, что Лиза сидит передо мной и просит. Я вижу её в моём воображении,

в магическом, как сказал поэт, кристалле, я вижу её просящие пощадить глаза),

внучка просит подождать, дать прийти в себя, хотя сама понимает, что без

описания «ночью» мне не обойтись, не сложить достоверный её самой портрет

и не сложить правдивое описание происходящих в её душе, да и во всей

сиреневой драме событий. Ну что ж, Лиза! Лиза, Лизавета. Я подожду. У меня

есть еще, пока, что сказать вам, милые читатели… о чём ещё необходимо

сообщить вам, чтоб сиреневая драма не показалась кому-нибудь результатом

больного воображения, а обрела железную логику происходящего и

неотвратимого.

С ц е н а в т о р а я

Подслушанные разговорчики сильфов и эльфов. Оставленное под листом

капусты будущее. Расставания минутной стрелки с минутам. Чёрные окна и

вечерние туманы.

Сирень в этом году распустилась рано и такая, что сильфы и эльфы,

напоённые её запахом, одурели и от любви расходились до того и осмелели, что

устраивали посиделки прямо на носу у господина Кабальеро, который на

веранде, разложившись за сплетённым из лозы столом, на плетённом из лозы

стуле составлял каталоги лекарственных растений и разглядывал, при этом, в

лупу, всякие экземпляры из гербариев, собранных им самим, и делал выписки

из описаний во всяких научных иностранных и отечественных ботанических

журналах. Господин Кабальеро, будучи настоящим естествоиспытателем, в

отличие от бабушки Светы, знал, что расходились никакие ни комары и не

отгонял нежнокрылых зелёной веточкой, но терпел – порой и неприятные

пощекотывания – чтоб подсмотреть их потаённую от людей жизнь и занести её

в журнал наблюдений. (Настоящие естествоиспытатели – все, по натуре,

терпеливы).

– Ах, – заламывала ручки восхитительная нежно-зеленоватая Пикси, – он

страшный терминатор! Вы когда-нибудь слышали, как он читает из Катулла:

Жизнь моя! ты любовь беззаботную мне

обещаешь…1

– Драматично! – отвечала бледно-сиреневая сильфидка Фрида.

1Из Катулла в переводе Максима Амелина.

61

– Может, я торможу, – пожимала плечиками, складывая, при этом, снежно-

белые крылышки, фейри Шерли, – но я слышала как на одной корпоративной

вечеринке он нашептывал эльфу:

– Я украл у тебя, играя, медовый Ювентий,

поцелуйчик один, слаще амвросии он… -

тоже из Катулла, кстати.

– Супер!.. этого я не слыхала, – ручкой отмахнула под ручку зудящего

комарика Фрида.

– Всё может быть… он – умопомрачительный терминатор, – и Пикси

опустила опечаленные и со слёзкой, как от соринки в глазу, глазки.

Пролетающая мимо в своих потаённых мыслях бабочка-капустница

произвела крыльями в воздухе, ненамеренно, небольшой ураган, которого,

однако, хватило, чтоб сдуть разболтавшихся подружек с носа господина

Естествоиспытателя.

… корень тонкий, ветвистый мочковатый… листья супротивные… цветки

обоеполые, жёлтые, в плоских корзиночках… кумарины, аскорбиновая

кислота… «золотушная трава»… – возвратился в журнал господин Репейное

семя, жалея о сдутых подружках.

Но, тут же подсели другие:

– Мой любимка, ты самая красивая ах-ха-ха, из моих…

– Неадекват… у тебя сексуальные фантазы!

– Красава, зачем ты?

– Ты, зверюга, без совести и упрёка, абдерит! Ты своими аццкими штучками

действуешь на мой нежный моск!..

И снова бабочка полетела… назад…

…дубильные вещества, горечи, слизи, лактоны…

Господин Кабальеро страдал. Еще с того времени, когда он увидел перед

своими, с резными сатирами дверями, нашу Лизхен.

Всё совпало… как и много раз до этого. И сирень цвела, и пора пришла, и

она… вдруг… откуда ни возьмись… ах! дайте глотнуть этой живительной

влаги, смочить пересохшие, треснувшие и закровавившиеся от налетевшего

вдруг суховея губы… ромашка белокрылая, лаванда душистая, губоцветная…

В тот раз… господин Репейное Семя не зашёл, выйдя из дома, в аптеку на

площади Пяти Углов – а прошёл мимо аптеки и пошёл… куда? куда ноги сами

понесли его. Все пять углов на площади Пяти Углов удивились; особенно тот,

где была аптека… а когда ещё господина Пелерину увидели без зонтика… тут,

видавшие виды почтенные углы даже не знали что подумать.

А господин Кабальеро шёл… проходил мимо и никого не замечал…

минуточку… он что, влюбился?

Собиратель лекарственных трав, отставной доцент кафедры ботаники, шёл,

бежал, как если бы какой-нибудь Борей, по договорённости с Амуром, Сиренью

и Временем, гнал его в спину. Куда? зачем?..

62

«Какое кому дело? Что вам всем до моей любви? Моих страданий? Моей

неосуществимой мечты?»

В окнах, куда ни глянь – всё по двое, по двое, по