Читать книгу "Риф - Алексей Поляринов"

* * *

Кроме истории о рогатом мальчике Кира запомнила еще одну – страшилку, которую пацаны в школе называли «олене-людская война». Все началось еще в 56-м, когда в Сулиме только-только построили ГОК и начали копать карьер. Приехала вторая смена рабочих – город расширяли на север, стали прокладывать прямую дорогу до Мурманска, но – нарвались на «рогатое кладбище» и сами поразились своей находке. Сообщили начальству – надо, мол, ученых позвать или чего. На это им ответили, что нет времени – разберитесь по-быстрому. Рабочие собрали кости в кучу, полили керосином и подожгли. И пока огромный черный костер полыхал на всю тундру, к кладбищу стали подходить олени; десятки, сотни живых оленей. Приходили и умирали прямо на месте, падали замертво; как будто от разрыва сердца, как будто не могли выдержать вида горящих костей. К утру, когда костер догорел, священная земля была уже так плотно засыпана рогатыми трупами, что рабочие просто не могли ходить среди них – настолько плотно оленьи тела покрывали землю.

Местные испугались и вновь сообщили начальству на Большую землю. А им в ответ: эта земля принадлежит советскому народу! Нет такой силы, которую не смог бы укротить советский человек! Мы мерзлоту приручили, а вы нам про суеверия! Дорога должна быть в срок, и точка!

Пригнали бульдозеры, «КамАЗы» и стали грузить оленьи трупы, чтобы затем отвезти подальше, похоронить в другом месте – и начать уже прокладку бетонных плит. И пока на севере бульдозеры гусеницами мяли землю и сгребали мертвых животных в огромные кучи, в самом Сулиме творилось странное – местные слышали топот копыт и видели бегающих по городу оленей, но непростых – у тех оленей были длинные-длинные ноги, такие длинные, что они без труда перешагивали через заборы и заглядывали в окна к рабочим, живущим на третьих и четвертых этажах; и скреблись о стены своими колоссальными рогами и рвали ими провода электропередач – один бог знает, как их тонкие длинные шеи выдерживали тяжесть таких рогов.

Это был поворотный момент – теперь рабочих даже под угрозой тюрьмы или смерти нельзя было заставить зайти на «рогатое кладбище», настолько сильным был страх перед ночными кошмарами, которые теперь каждую ночь гуляли по улицам тогда еще совсем молодого города. Вслед за рабочими испугались дорожники и отказались прокладывать магистраль – и именно поэтому, как уже тридцать лет рассказывают друг другу школьники, дорога на Мурманск идет не по прямой, как хотели вначале, но вместо этого причудливым маршрутом, похожим на знак вопроса, огибает священные земли.

* * *

– Еще раз услышу, что тебя с ним видели – будешь бедная, понятно тебе? – мать прямо с порога отчитывала Киру, даже слова вставить не давала. – У нас сегодня двоих привезли с ножевыми, – сказала она. – И вчера был один – пырнули в бок. Знаешь, из-за кого подрались? Из-за этого, из-за Титова. Он их стравил.

Кира сидела на пороге на табуретке, снимала сапоги. Мать стояла над ней.

– Из-за него весь город на ушах!

– Post hoc ergo propter hoc, – пробормотала Кира, вешая пальто на крючок.

– Что?

– Ничего. Я устала. Пойду прилягу.

Зашла в комнату, залезла под одеяло. Долго смотрела в потолок, разглядывала трещины, в которых ей сначала мерещились рога, а потом что-то вроде географической карты речной дельты. Кира впервые за долгое время – возможно, впервые в жизни- задумалась о том, что панты – это не просто костяной нарост на голове, это полноценная часть тела оленя, со своим кровотоком и нервной системой. Оказывается, так тоже бывает: ты можешь знать о чем-то, но никогда всерьез об этом не задумываться. В школе ей говорили, что вытяжку из пантов используют в медицине и что фармакологические компании производят из вытяжки лекарства, которые спасают жизни сотням и тысячам людей. И Кира верила, ей казалось, что сотни и тысячи спасенных жизней полностью оправдывают промысел; «это выгодно всем» – так ей говорили. Но той ночью, разглядывая трещины на потолке, она вдруг вспомнила как в детстве вместе с пацанами-одноклассниками ходила на реку Мяндаш. Все знали, что весной олени мигрируют на запад и переходят реку вброд. Таких «переходных мест» было немного – всего два или три, поэтому именно там животных обычно ждали охотники. Кира вспомнила тот день: огромное стадо, тысяча голов, не меньше, переходит реку. Шагают в воде медленно, плотно, и выглядят как единый организм, огромный, живой, подвижный. Затем – треск – и олени падают замертво, по пять-шесть особей зараз – выстрелы дроби выкашивают их, животные стонут, кричат, но не могут ускориться, слишком сложно бежать в воде. Треск ружей продолжается, и Кира из кустов видит лодку вверх по течению; в лодке три человека стреляют, словно бы и не целясь; целиться и не нужно, олени как на ладони, не могут ни убежать ни спрятаться – только те, кто уже перешел на дальний берег, бегут врассыпную, остальное огромное, беззащитное, напуганное, рогатое тело покорно терпит, туши падают в воду, пропадают под ней, только рога видны над поверхностью.

Стрельба продолжается, воздух наполнен запахом жженого пороха и паленой шерсти. И вот искалеченное дробью стадо уже почти целиком лежит в воде, тысяча тел, живые еще олени продолжают протяжно выть, потому что не могут выбраться, они завалены трупами сородичей, и вся река вниз по течению стала коричневой, грязной.

Треск ружей затихает, и к горе мертвых мокрых тел причаливают еще три лодки – в одной из них Орех Иванович, – теперь Кира отчетливо помнит, что видела его там; уже тогда он был лыс и выделялся среди других охотников. Выступающая из воды гора тел похожа на остров, лодки пристают к ней, швартуются, охотники шагают по спинам и головам плотно лежащих животных и первым делом подходят к еще живым особям. Подходят по двое, один держит рога, второй пилит – и на какое-то время к шуму реки и вою раненых добавляется еще один – скрежет пилы, которой отпиливают панты, – сначала у живых оленей, потом у мертвых.

Кира совершенно забыла тот день, и теперь он выплыл из глубины памяти и комом застрял в горле, она помнила каждую деталь, отчетливо – цвета, звуки, запахи. И помнила, как ее вырвало, когда она увидела, как охотники перепиливают рога и отламывают их как ветки, и из места спила на голову еще живому оленю капает кровь.

Кира всю ночь маялась и не могла уснуть, зажимала уши, но все равно слышала треск ружей и скрежет пилы. Утром встала пораньше и поехала в библиотеку. Сломала вчерашнюю сургучовую печать на входе в архив, сгрузила на тележку все папки за 62-й год и целый день перебирала их, сидя в углу, за старой партой – искала все упоминания фамилии «Китце». Титов был прав – многих страниц просто не было. Причем никто даже не пытался скрыть тот факт, что их извлекли – страницы шли не по порядку: 1,2,4,5,6,8,9,10,12 и так далее. Закончив с папками, Кира взяла переписной журнал и стала просматривать список людей, которые работали с документами в 62-м году. Увидела две подписи – в июле и сентябре и сразу узнала почерк матери – размашистая «Щ» в начале и стилизованная под звезду «А» в конце.

* * *

– Ну чего там у тебя? – спросил Орех Иванович. В этот раз на нем была шапка, и Кира вспомнила старую присказку. Шапки в Сулиме люди носили не только в мороз, но и весной, на самом исходе весны, когда небо чистое и солнце пусть и не греет, но светит так, что можно обгореть, особенно если ты лыс. Местный фольклор гласил, что если в последних числах мая взрослый выйдет на улицу без шапки, то по его тени можно будет определить, к какому миру он принадлежит – живых или посмертных. Посмертные отличаются тем, что отбрасывают особенную, рогатую тень, но шапка помогает им спрятать ее, обмануть свет – под шапку они подкладывают портреты или фотографии умерших близких.