Читать книгу "Русская Америка. Слава и боль русской истории - Сергей Кремлев"

Ко второй половине XIX века верховная российская власть всё чаще проявляла себя как фактор не столько национальный, сколько антинациональный… И наиболее ярко это проявилось в XIX веке в факте продажи Русской Америки. Уже не державные государи, а августейшие баре Романовы преступно пренебрегли вековыми усилиями подлинно могучего и национального движения русских к великому и прочному геополитическому будущему!

Но оно было — это движение!

Сила и величие Москвы всегда возникали на базе идей объединения и централизации. И поэтому даже допетровская Русь и её вожди были, в конечном счёте, в геополитическом отношении состоятельными, а особенно здесь выделяются Иван III Великий и Иван IV Грозный.

Затем пришло время Петра I Великого… Умница Пётр — это умница Пётр, и это было в его эпохе наиболее существенным.

Екатерина II Великая навечно соединила две эпохи — свою и Петровскую, не только надписью «Петру I — Екатерина II» на пьедестале «Медного всадника». Она соединила две эпохи общим отношением верховной власти к России. Пётр перед Полтавской битвой призывал воинов сражаться «не за Петра, но за Отечество, Петру вручённое…»… Екатерина называла Россию «Вселенной».

Промелькнувший в истории Павел, его колеблющийся сын Александр I и не колеблющийся сын Николай I правили Россией как могли…

Бездарные Александр II и Александр III, а особенно — Николай II Россией уже, собственно, не правили — ей всё более правили её внешние долги и те, кто Россию в эти долги ввергал.

Расширившись за века до естественных пределов и утратив затем такой важный геополитический бастион, как Русская Америка, Россия должна была бы сосредоточиться на внутреннем развитии, обеспечив внешней политикой мирные условия для него… Вместо этого императоры последней трети XIX века и начала ХХ века, подталкиваемые бездарной элитой и ренегатами вроде Витте, потащили Россию на Балканы, в Маньчжурию и в Восточную Пруссию…

Итогом стал крах старой России и начало новой — Советской России, России Иванов да Марий. И она в считаные годы сделала нормой жизни принцип: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!» Начался новый — советский этап в истории освоения русскими людьми Русского Севера, Сибири, Дальнего Востока… В этом перечне не было Русской Америки, зато Россия обретала свою новую Арктику. И, как ранее в Русскую Америку, в Советскую Арктику шли не авантюристы, а энтузиасты. Так, на страницах этой книги уже мелькнуло имя первого начальника острова Врангеля Георгия Ушакова, а сейчас о нём будет сказано подробнее — он того достоин.

ЗНАМЕНИТЫЙ полярный исследователь Георгий Алексеевич Ушаков родился 30 января 1901 года в таёжной деревне Лазаревка в семье амурского казака. Подростком, учась в городском училище, Ушаков две зимы пользовался «комфортом» — как он сам позднее иронизировал — хабаровского ночлежного дома. В своей книге «По нехоженой земле» Ушаков вспоминал:

«…грянула социалистическая революция, очистившая воздух старого мира, как гроза, пронёсшаяся над тайгой. Я одним из первых почувствовал блага революции — получил возможность поступить в школу. Государственная стипендия окончательно избавила меня от омута ночлежного дома…»

Ушаков вошёл в историю Арктики как фигура героическая и легендарная. В 1926 году он на тогда необитаемом острове Врангеля организовал первое фактически, советское арктическое поселение. А через пять лет в основном вдвоём со своим соратником Николаем Николаевичем Урванцевым, положил на карту полярный архипелаг — Северную Землю. За два года экспедиция Ушакова — Урванцева прошла на собаках и лыжах около пяти тысяч километров.

Сегодня популярны «экстремальные» виды спорта, повышающие «адреналин»… Ушаков и его товарищи Урванцев, Журавлёв и Ходов шли на риск не ради сомнительной забавы, а потому, что этого требовало дело. Когда Ушаков решил выйти в поход на съёмку центральной части Северной Земли в опасное летнее время, он объяснял это скромно и внешне буднично:

«Многие исследователи ходили в этот период по льдам, но их передвижения были вынужденными — перед ними стоял вопрос о спасении жизни. Нам же казалось, что если человек может идти по морским льдам, когда ему угрожает гибель, то он сумеет пройти по ним для проведения обычных работ…»

Так проявлялась новая, но основанная на барановских традициях, гордость советского человека: «Нам не страшны ни льды, ни облака»… И вот как выглядела эта «обычная работа» через полтора месяца после выхода с базы (цитирую дневниковую запись Ушакова от 15 июля 1931 года):

«Вчера начали с утра подъём на ледниковый щит. Несколько часов потратили на переправу через трещины в снежном забое… Пройти через трещины на собаках невозможно. Поэтому сначала частями переносили на себе груз, потом сани. Каждый брал с собой прочный шест, на котором в случае провала можно было висеть, пока подоспеет другой. Паутину трещин с грузом на спине проходили поочерёдно. Продвигаясь таким способом, через четыре часа мы преодолели около ста метров(жирный курсив везде мой. — С.К.) и выбрались на ледниковый щит…»

Уставали даже привычные к работе до изнеможения ездовые собаки. 1 июля 1931 года Ушаков записал в дневнике:

«Собаки лежат точно мёртвые. Их можно переносить с места на место, и они даже не шевелятся. Удивительно, как только они выдерживают такой путь».

Как выдерживал такой путь сам Ушаков и три его товарища, автор дневника не удивлялся. Впрочем, это не удивляло ни тех, кто готовил экспедицию Ушакова, ни тех, кто готовился прийти ей на смену. Так их формировала эпоха.

В условиях, когда на кону в «белом безмолвии» — жизнь, те же Ушаков и Урванцев оказались не первыми. Во льдах ходили Седов, Пири, Амундсен, Скотт, тот же Нансен… Однако Ушаков, Урванцев и их соратники рисковали не ради рекорда или славы, и даже не ради научного знания как такового — география сама по себе могла бы и подождать лишний год, пока с карты не было бы стёрто одно из последних крупных «белых пятен» на ней. Зато не могла ждать Россия, будущий Северный морской путь, начавшаяся первая пятилетка.

Осенью 1932 года Ушаков вернулся в Москву, и, завершая свои воспоминания «По нехоженой земле», изданные впервые в 1951 году, он написал:

«Столица встретила меня ясными осенними днями…

С тех пор, как я видел великий город перед отъездом в экспедицию, прошло двадцать восемь месяцев. Для советских людей это большой срок. Страна завершала первую пятилетку, обгоняя само время… Успехи строительства отражались и на облике столицы. Тем более яркими были эти изменения для человека, проведшего два года во льдах Арктики.

Асфальт покрыл многие улицы и площади. Они стали шире, просторнее. Исчезли столь характерные для старомосковских улиц извозчики. Длинными вереницами бежали автомобили. Новые высокие здания выросли там, где два года назад я видел подслеповатые купеческие дома, обветшалые дворянские ампирные особнячки или тяжёлые и приземистые торговые лабазы. Недавно построенные многоэтажные здания попадались не только в центре города, но и на бывших окраинах; на месте старых трущоб вырастали целые кварталы, появлялись рабочие городки вокруг новых, только что пущенных заводов. Столица похорошела…