Читать книгу "Лошадь. Биография нашего благородного спутника - Венди Уильямс"

Еще молодым человеком Дарвин обнаружил важный ключ к решению этой загадки, однако не сумел полностью понять его значение. Во время своего семилетнего плавания на британском исследовательском корабле «Бигль» он предпринял кратковременный поход в чилийские Анды. И там, надо же было так случиться, он нашел ископаемый зуб, явно принадлежавший лошади. В чем же дело? Как попал этот зуб на вершину горы? На этот вопрос у Дарвина не было однозначного ответа. В Чили он стал свидетелем землетрясения,[69] которое, как он видел, подняло в некоторых местах почву на пару метров, и понял, какие силы могут созидать горы. Но что делал здесь конь, которому положено быть в Старом Свете?

Дальнейшее любопытство его подогревал другой факт: кони, завезенные европейцами в Америку, жили и процветали как в южноамериканских пампасах, так и на североамериканских равнинах. Несколько беглых лошадей дали потомство, заселившее Западное полушарие. Всего за один век сотни привезенных коней превратились в десятки тысяч. И все они явно чувствовали себя как дома.

Дарвин находился в недоумении. Весь комплекс свидетельств (конский зуб, найденный у вершин Анд; многочисленные находки окаменелых останков лошадей в одних слоях европейских геологических отложений при полной стерильности других слоев; отсутствие живых лошадей в Западном полушарии до открытия Америки вкупе с их последующим распространением по пампасам и равнинам) не давал ему покоя. Мир, по представлениям того времени, просто не мог быть настолько нестабильным, однако конские окаменелости, обнаруженные в европейских горных породах, будто рассказывали ученому совершенно другую историю: сегодня здесь, а завтра там. Одно дело проповедовать логичные и плавные перемены, другое – утверждать, что природа может меняться катастрофически быстро.

Таким было положение дел к 1877 году, когда английский гений Томас Генри Хаксли,[70] сторонник Чарльза Дарвина и злейший враг Ричарда Оуэна, прибыл в Нью-Йорк, чтобы прочитать там лекцию. Перед выступлением Хаксли посетил Коннектикут, желая встретиться в Йельском университете с палеонтологом O. Ч. Маршем.[71] Этот фанатичный собиратель окаменелостей располагал сотнями костей древних лошадей, извлеченных из песков Вайоминга и прочих местностей американского Запада.

Марш выложил перед Хаксли целую последовательность останков лошадей, в том числе и такие, которых не было в Европе. Тут-то Хаксли и увидел то, о чем мечтал Дарвин: разложенные Маршем находки демонстрировали, как менялась нога лошади в течение миллионов лет. Марш показал Хаксли различные этапы этого пути: лошадиные ноги с четырьмя передними пальцами, чуть менее древние с тремя, еще моложе с пальцами почти одинакового размера, затем с очень большим средним и маленькими боковыми, а потом еще более поздние – с огромным средним пальцем и двумя настолько маленькими боковыми, что Марш (ошибочно) счел их бесполезными. Завершала всю линию лошадь с единственным средним пальцем.

Логика! Наконец-то! Порядок вернулся во вселенную Дарвина! Хаксли в восторге передал информацию Дарвину, для которого эволюция означала нечто вроде «постепенного восхождения жизни». История коней теперь доказывала его правоту. Лошади в начале своего развития были мелкими и незначительными животными, но посредством неспешных ровных шагов стали такими, какими им «назначено» быть. В этом сразу усматривались процесс и – лучшее из всех викторианских существительных – прогресс.

Ученые ошиблись, предположив, что эволюция лошадей происходила исключительно в Старом Свете, и ошибку эту следует признать вполне закономерной с учетом того, что к прибытию европейцев лошадей в Новом Свете уже не осталось. Исследования Марша показали, что эволюция коней главным образом протекала в Северной Америке. Эпизодическое появление лошадей в каменной летописи Европы указывало всего лишь на то, что некоторым их видам удавалось просочиться из степей Нового Света в степи Старого.

Марш так же был в восторге. Получая образование в Европе, он успел усвоить, что лошадь «была подарком Старого Света Новому». Теперь же ему удалось доказать, что верно как раз противоположное: лошадь – дар Нового Света Старому. Для него это был предмет гордости континентального масштаба.

Но это еще не всё. Во время встречи в Йеле Марш сообщил Хаксли, что располагает окаменелыми останками раннего примата, также обнаруженными на американском Западе.

Тут Хаксли осенило: выходит, что кони и приматы сотрудничают гораздо дольше, чем можно было предположить. Он набросал комическую картинку, на которой воображаемый эохомо[72] скачет верхом на воображаемом эогиппусе, и подарил ее Маршу.

Задолго до знакомства с Рэнсомом, Притор и Келли я, размышляя над удивительным вкладом лошадей в биологическую науку, побывала у палеонтолога Криса Норриса, автора фразы про «астероидную порнографию». Норрис – хранитель собранной Маршем коллекции лошадиных костей в Йельском музее естественной истории Пибоди. Я спросила его, почему кони всегда находились в центре дискуссии об эволюционном развитии.

«Чтобы заметить изменения, – ответил Норрис, – необходимо наличие большого количества ископаемого материала, и в случае с лошадьми находки чрезвычайно обильны. Окаменелости позволяют изучать их историю теми способами, которые не всегда возможны, когда дело касается прочих животных». Подобные исследования можно проводить на морских моллюсках, однако история раковин не обладает такой наглядностью. Драматические изменения формы ракушек не слишком волнуют людей, а вот изменение числа пальцев на ноге лошади достаточно впечатляет. «Повесть, которую рассказывают раковины, не настолько убедительна, как та, что рассказывают кости коней, – сказал Крис. – Лошади символичны и доступны».

А потом добавил: «Кони умеют рассказывать».

Конечно, их история, какой ее понимали Дарвин, Марш и Хаксли, точна только отчасти. Для этих исследователей изменение числа пальцев на ноге лошади представляло собой проявление очаровательной викторианской басни о совершенстве. С их точки зрения, лошади были «обязаны» иметь только один палец с копытом на ноге и челюсть, полную эффективно функционирующих жевательных коренных зубов, позволяющих им с увлечением вкушать сладкое сено.

Викторианцы воспринимали появление этих ранних лошадей как начало процесса, ведущего к современным величественным животным. По их мнению, кони сперва были мелкими и скромными созданиями, однако посредством миллионов лет «прогресса» превратились в наилучших из возможных лошадей, достойных жить в наилучшем из возможных миров рядом с наилучшими из всех возможных приматов – то есть рядом с нами. В глазах викторианцев эволюция была однонаправленным процессом. Конечный результат был предопределен. Никакие скитания по палеонтологическим лабиринтам, зачастую приводящие в тупики, не допускались.