Читать книгу "Из смерти в жизнь…. Главная награда - Сергей Галицкий"

Если ты остаёшься на «базе», в пункте постоянной дислокации, то тоже не до расслабонов. В любой момент ведь могут поступить раненые или больные. Командование постоянно должно знать, где ты находишься и чем занимаешься. И как только кому-нибудь в головушку приходила шальная мысль съездить в город на рынок, к вертолётчикам в баню или просто искупаться, по закону подлости обязательно что-то происходило или именно в этот момент, например, раненый поступал. Поэтому мы были всегда в тонусе.

В пункте постоянной дислокации случалось всякое: кто-то кому-то по морде двинул, кто-то что-то нарушил. Жизнь есть жизнь. И на выходе дедовщина была. Конечно, была. Но только она носила характер, противоположный нынешнему. Наказывали? Конечно, наказывали. Но за то, например, что боец уснул на посту. Я не только не раз это видел, но и сам говорил «военным воспитателям»: «Вы там, ребята, поосторожней!». А они в ответ: «Товарищ капитан, ну как же, когда он, гад такой…». Ведь если часовой заснул на посту, то «духи» не только его могут убить, он же ещё и всех других тогда подведёт.

Официально ко многим ситуациям нас не готовили. Самая главная и иезуитская по своей сути, но очень советская фраза, звучала так: «Действуйте по обстановке». Давайте вспомним апофеоз коммунистического гражданского мужества, выраженный в словах из известной песни: «Если кто-то кое-где у нас порой…». В этом предложении заключена вся сущность таких ситуаций: два пишем, три — в уме.

Никаких особых критериев для ведения контрпартизанских действий у нас не было. Кого считать военным, а кого — гражданским? Брать в плен или не брать? Но ведь формула: «Пленных не брать» — это оскал империализма. Поэтому почти всегда выбирали страусиную политику — делать вид, что ничего этого нет. Правда, в военной разведке этот вопрос был реально отработан ещё во время Великой Отечественной. Для разведчиков нет пленных. Есть только «языки», которые живут ровно столько, сколько они говорят.

Конечно, не всё в наших внутренних взаимоотношениях было гладко. Вспоминаю, например, как-то однажды ехали мы куда-то на моём родном «Варяге» — бэтээрдэ № 683 (БТР-Д. Бронетранспортёр десантный. — Ред.). Ко мне на броню подсел капитан Костенко из десантно-штурмового батальона.

Водителю приходилось подавать команды следующим способом: один раз ногой по левому плечу — значит, налево, по правому — направо; два раза — стой. Вообще-то полагается подавать команды голосом через внутреннюю связь. Но для этого надо надеть шлемофон. Но в этой штуке ты становишься глухим — ничего не слышишь или слышишь плохо. Да и не любил я этот шлемофон. Когда на голове ничего нет — легко, удобно, ты всё слышишь и ориентируешься…

И вдруг этот Костенко вмешался и сам начал командовать механику-водителю: «Эй ты, чурка, налево, направо!». А парень был казах, мы звали его Коля (Кольжан Негимбаев). Он к такому обращению не привык; посмотрел на Костенко удивлённо, в глазах его при этом вспыхнул злой огонёк. Чувствую, сейчас Кольжан взорвётся. Парень был из шахтёрской семьи, из Усть-Каменогорска. Так что такой мог. И вдобавок Костенко Кольжана — раз!.. — пихнул ботинком прямо в лицо! Я: «Ты что, скотина, себе тут позволяешь? Кто тебе дал право солдата трогать?». Костенко нарушил все наши внутренние писаные и неписаные законы. Он оскорбил подчинённого в присутствии его командира, да ещё и ни за что.

Костенко завёлся: «Ах ты, сволочь! А ну пошли!..». Мы спрыгнули на землю, автоматы остались на броне. Тут он… нож достал: «Ну всё, «клизма», тебе конец». Хватает меня за грудки. Он был из морской пехоты — здоровый, как танк! Мне деваться было некуда. Солдатик смотрел на нас во все глаза. Я понял, что катастрофически «теряю лицо». У меня слева внутри десантной куртки был пээм (ПМ, пистолет Макарова. — Ред.). Плохо соображая, я выхватил пистолет и ткнул им ему в живот: «Ну, давай попробуй порежь, рейнджер!». Он как-то от неожиданности отскочил от меня и быстро свёл всё к шутке. Разумеется, дальше он поехал уже на другой машине… И до сих пор помню восторженно-благодарный взгляд Негимбаева, за которого я, его командир, таким образом заступился и восстановил его честь и достоинство. Мой рейтинг пошёл вверх…

Надо сказать, что кончил Костенко очень плохо. В 1992 году он поехал в Приднестровье. Но под предлогом борьбы за независимость просто занялся обычным разбоем. В конце концов он так достал приднестровскую публику, что его грохнули и сожгли в машине.

Во время боевых выходов я был дважды серьёзно ранен. Но особенно хорошо запомнился день 9 августа 1982 года, когда меня действительно здорово зацепило. Стояли мы тогда в Сурхруде. Где-то что-то надо было блокировать, засада какая-то была. Я, как и положено, находился на броне рядом с командиром батальона. Тут вдруг начинается стрельба… Командир говорит: «Док, двигай в кишлак, есть работёнка. Там на месте сам разберись».

Сажусь с фельдшером Колей на родной 683-й. Подлетаю к кишлаку и вижу: несут солдата. Выясняется: когда он находился на крыше дома, кому-то из наших что-то показалось, и они его случайно обстреляли. Он с этой крыши со страху загремел и сильно ушибся. Ничего серьёзного. Только я начал его в машину укладывать, как слышу характерный шуршащий звук. Бум!.. Это нас из миномёта накрыли. Хорошо, не зацепило никого. Командир взвода заорал во весь голос: «Давайте, отъезжайте быстрей!». Мы и поехали.

Тут метрах в ста пятидесяти от дороги, на горе, я заметил «духов», которые перебегали от камня к камню. Они здорово маскировались — в покрывала замотаны были. Сядет «дух» в таком покрывале рядом с валуном — ну точь-в-точь камень, почти не видно его. Разглядел, как несколько таких же фигур на фоне камушков перемещаются. Потом слышу — пи-ии-у… Это пули просвистели. Я говорю водителю: «Коля, проскочим?». Он: «Товарищ капитан, нас сразу же из граника (гранатомёта. — Ред.) долбанут. Давайте подождём, пока рота подойдёт».

Связываюсь с командиром. Он меня спрашивает, что с раненым. Говорю: «Всё в порядке, ничего страшного». — «Вертушка нужна?». — «Нужна». Командир обрадовался. Ведь если мы вызываем вертушки, то — всё, уходим.

«Духи» стали быстро обходить нас справа по горе. Понимаю, что ждать больше нельзя… Кричу водителю: «Коля, вперёд!». И он так рванул!..

Вдруг — ба-ам!.. Я сначала не понял ничего. Смотрю, у меня что-то потекло по ноге в левый ботинок. Чувствую — захлюпало. Думаю: «О-о-па, приехал!..». Тут водитель: «Товарищ капитан, что с вами?». — «Зацепило меня». — «Я осторожно, на первой поеду». — «Коля, гони!». И чувствую, во рту горечь появилась. Что-то мне плохо стало: перед глазами круги пошли. Правда, боли не было. Боль пришла потом. Сначала было такое ощущение, что я ногу отсидел. Сперва на стопе, потом на подошве пошли иголочки. Какой-то страх-не-страх появился, а мысль: что там, под маскхалатом? Вдруг совсем уже разнесло?..

Едем дальше. Чувствую, меня затошнило и стало совсем плохо, навалилась боль адская. На броне лежал чей-то забытый эрдэ (РД-54. Рюкзак десантника. — Ред.). В рюкзаке было специальное металлическое зеркальце. Солдаты «зайчиков» им пускали, когда надо было сигнал подать. Я его открыл и себя увидел: белые глаза, и сквозь пыль проступает абсолютно белое лицо. Было сложное чувство: как будто бледность моя отдельно, а пыль — отдельно. Жара, а мне холодно — самый настоящий шок. У меня упало давление, появились головокружение, слабость, тахикардия… Ведь кровищи с меня налилось — ого-го!.. Встаю — а у меня вся левая штанина маскхалата, от бедра до берца, как в кровавом киселе. Кровопотеря была приличная. Я начал сам себя перевязывать. Когда до комбата доехали, Володя Ступак меня спрашивает: «Вовка, сильно тебя зацепило?». Я — краше в гроб кладут — отвечаю ему с бравадой: «Да нет, ерунда…». Володя выразительно постучал себя пальцем у виска, давая понять, что оценил по достоинству мой «бравый» ответ. Так мои геройские подвиги во время этого выхода и закончились. Загрузили меня в вертолёт и отправили в Кабульский госпиталь, а оттуда — в Ташкент. Там я «весело и интересно» провёл два с половиной месяца. Но, слава Богу, с ногой всё обошлось благополучно.