Читать книгу "Малые ангелы - Антуан Володин"

23. САФИРА ГУЛЬЯГИНА

В доме для престарелых обоняние замещает зрение, когда зрение слабеет или когда темной становится ночь. Оба здания «Крапчатого зерна» одинаково пахнут кухней с прогнившей капустой и луком, и они пахнут также подушками из конского волоса, положенными на кресла, залитые мочой, что заполняют большую залу, и они пахнут также вставными челюстями, выложенными на ночные столики, и коричневатой грязью, идущей вдоль коричневатых плинтусов, и черным черствым хлебом, и маленькими кисловатыми яблочками, которые здесь едят на десерт, а также черным мылом, которым натирают здесь паркет первого этажа каждый раз с приходом весны, и пылью ковров, которые сворачивают в коридорах во время генеральной уборки, и они пахнут резиновыми подстилками, которые сушатся по утрам в дортуарах, а зимой они пахнут поджаренными на масле пончиками, которые толстуха Людмила Матросян и дочь ее Роза Матросян пекут каждую среду в зимнее время, и они пахнут фармацевтическими препаратами, которые директриса каждую осень выгоняет из опят, и все менее и менее можно в них различить запах ветеринарных препаратов, привезенных из столицы, потому что если вначале то были опыты по достижению бессмертия старух, то потом научные работники перестали сюда приезжать или умерли, но в любом случае продолжали интересоваться старухами лишь заочно, и в конце концов бросили их в тысячах километров от всего, в обществе одних лишь специальных санитарок, которым был дан приказ стрелять, если те попытаются покинуть свой периметр тайги.

Два двухэтажных здания содержат в себе большое количество также и иных запахов, там можно вдохнуть, например, запах, который распространяют иллюстрированные литературные журналы, обложки которых прославляют красоту самоходных комбайнов и гусеничных тракторов, или же изображают виды Ангары или Абакана, сфотографированные с геологического парома где-то в бесконечном лесу, или же имеют своим сюжетом группы молодых работниц, достаточно упитанных, стоящих перед тоней или нефтяной скважиной, или же расплывшихся в радостной улыбке кокетливых энтузиасток на фоне атомных станций и скотобоен. И еще в обоих зданиях витает неясный след волос каждой из нас, и еще след синего фартука Людмилы Матросян, и запах очистков огурца, и затхлости воды, оставшейся от мытья посуды, а из глубины левого коридора доходят, извиваясь, устойчивые запахи туалетов, которые никогда по-настоящему не засоряются, но никогда и не чистятся, и с ними смешивается запах стенных шкафов, в которых складываются протравленные продукты, а также отрава для крыс, и в двух больших общих залах можно также почувствовать более дегтярный, чем у полихромных журналов, запах, распространяемый неиллюстрированными литературными журналами, где штатные авторы в торжественных выражениях, утвердившихся в литературе с тех пор, как литературе пришел конец, трогательным образом освещают волнующие подвиги нашего поколения и поколений наших отцов, которые поставили свой врожденный героизм на службу обществу, стремившемуся к идеалу эгалитаризма, и построили его кирпичик к кирпичику, — и все это несмотря на войны, массовые уничтожения, лишения и несмотря на лагеря и лагерных надзирателей, — и которые героически созидали его до тех пор, пока оно не перестало более функционировать, и даже до тех пор, пока не стало ясно, что оно вообще абсолютно не способно более функционировать.

Но это еще не все, потому что можно уловить здесь также и случайные запахи, как, например, запах жареной пыли, который мощно расползается по всем этажам, когда в середине осени снова включается центральное отопление, или запах птиц, которые весной по ошибке залетают в общую залу и неистово бьются о верхнюю часть стены, окропляя своим страхом и пометом портреты основателей дома для престарелых, и нужно также упомянуть ароматы вьющихся растений, которые заползают с улицы, и, в особенности, мощное присутствие смолы, которая выступает на коре растущих по соседству черных лиственниц и елей и которая сверкает на наблюдательных пунктах, где не несет службу уже ни один солдат, сооруженных в глубине огорода по нашей личной просьбе для того, чтобы у нас оставался хоть какой-нибудь ориентир и чтобы наше замыкание в старости не отделено было слишком резкой гранью от мира нашей молодости.

В «Крапчатом зерне» каталог ароматов включает в себя, таким образом, сотни глав. К этому можно было бы добавить не всеобщие, но более частные запахи, глубинным образом связанные с той или иной индивидуальной судьбой, как, например, запах, что заполняет ноздри Иальян Хейфец, когда она открывает картонную коробку, в которой вот уже скоро девятнадцать десятилетий хранятся письма ее мужа Джорги Хейфеца, четыре письма, посланные в разное время, но пришедшие в один и тот же день, и за которыми больше уже ничего не последовало. В ту пору почтой занималась Сафира Ульягина, она работала в задней комнатке Отделения по сортировке писем, где следила за обменом личной корреспонденцией, в ту субботу, в один из июньских дней, она специально пришла, чтобы принести четыре конверта Иальяне Хейфец, она протянула их Иальяне Хейфец, не в силах выдавить из себя ни звука, руки ее дрожали от холода, обе женщины искусали себе губы до крови. На конвертах можно было прочитать название поселка, который в то время вообще-то еще не существовал и который был затем уничтожен: Тунгуланск, на левом берегу Енисея. Из текста писем становилось ясно, что строительство первых барачных лагерей продвигалось, что разработки шли хорошо, что удалось увидеть двух медведей, слонявшихся возле озера Хойбы, что температура не опускалась ниже нуля градусов несмотря на то, что был уже сентябрь, и что против цинги зимой будет использовано обилие сосновых семян из шишек или даже еловые иголки, и что некоторые уже даже упражняются в их пережевывании, когда отсутствует еда. Почерк был неловким и прерывистым, как всегда, когда пишешь карандашом из лагеря на Енисее. Иальяна Хейфец открывает картонную коробку и вспоминает тот июньский день, когда Сафира Ульягина позвонила к ней в дверь. Она снова видит ее, белую, как полотно, вручающую ей послания, так сказать сочиненные Хейфецом. Она разворачивает эти бумажные обломки, которые пахнут бумагой былых времен, чернилами былых времен, а также одеколоном, которым Сафира Ульягина пользовалась в те времена, с сердечной осторожностью дотрагивается она до этих листков, не сохранивших на себе ни одной душистой частички, благодаря которой можно было бы представить себе сосны озера Хойбы или вообразить ледяные наносы реки, по которым люди катили деревянные стропила, что должны были обозначить будущее местонахождение Тунгуланска. Ни конверты, ни очень хрустящие листы, сильно теперь пожелтевшие, не несут ни малейшей обонятельной информации, и никогда они ее не несли, что весьма странно и что, в сущности, делает их несколько подозрительными. Уже тогда, сто девяносто лет назад, когда, задыхаясь и дрожа, Иальяна Хейфец распечатывала их, это отсутствие запахов показалось ей аномалией. Сафира Ульягина стояла рядом с ней, растерянная, как и она, с глазами, полными слез. Это случайно не ты написала их вместо него, чтобы утешить меня? — спросила Иальяна Хейфец у подруги. В задней комнатке почтового отделения, где она работала, Сафира Ульягина могла бы и в самом деле подделать конверты, фальсифицировать печати и имитировать мученический почерк Хейфеца. Но Сафира Ульягина покачала головой, встряхнула своими великолепными черными косами. И рыдания вместо всякого ответа.