Читать книгу "Малые ангелы - Антуан Володин"

Вместе с тем — и здесь уже становится совсем интересно — все эти люди, мыслящие себя своего рода поэтами, не придают слишком позитивного смысла речи. Напротив, когда читаешь тексты Володина (то есть тексты его персонажей), то становится понятно, что сами они веруют лишь в абсолютную тщету речи. Иногда его герои вообще предпочитают впасть в амнезию и воссоединиться с тьмой. Соблазн молчания и невозможность молчать. Во всяком случае, именно на этой основе и созидается романическое построение пост-экзотизма, играющего с идеей собственного уничтожения.

Действие романов Володина происходит в неопределенную эпоху, словно на дворе — иной календарь, — не тот, согласно которому мы живем. Исторически это время, отмеченное значимыми событиями: «две тысячи лет после мировой революции», «между двух войн», «во времена лагерей», «в конце времени существования человеческого рода». В результате возникают тексты, погруженные в реальность не исторического пространства, но того, что сам Володин называет шаманизмом (точнее: большевистским вариантом шаманизма — еще один володинский неологизм). Последнее определение в свою очередь тоже нуждается в пояснении.

Действительно, среди героев Володина, наряду с революционерами, анархистами, маргиналами и прочими присутствуют и шаманы. Сам автор вполне отдает отчет в этом странном смешении жанров: с одной стороны, идеология атеизма и материализма, с другой — шаманы, сверхъестественный, магический мир, который, казалось бы, не имеет ничего общего с первыми. Фантазия поэта? Наверное. Но вместе с тем и нечто большее. «Пост-экзотические писатели не знахари и не мистики, — говорит Володин, — и потому их шаманизм существенно отличается от шаманизма, каким его видят антропологи и фольклористы. Мы не впадаем в транс, не танцуем, не украшаем себя перьями… Но мы восхищаемся самой этой идеей, которая есть также часть нашей культуры. Потому что, во-первых, мы чувствуем свою подспудную близость к народам, практикующим шаманизм, которые были жертвами колонизаций, испытали страшные репрессии, как, например, индейцы Америки, сибирские народности, обитатели Тибета. С другой стороны, потому что шаман своей речью, своими криками и своими видениями делает именно то, что делаем мы: он покидает обыденный, реальный мир и переходит в мир иной, он странствует и театрализует свое странствие: он воплощается. Он деконструирует реальный мир, и из его фрагментов он реконструирует мир по ту сторону, в котором он перемещается вне времени, вне пространства, вне жизни и смерти. Именно в такого рода погружении возникают и наши собственные книги»[88].

И в самом деле, в романе(ах) Володина мы видим, как одни персонажи оживают в телах других персонажей и одновременно одушевляют эти тела, голоса повествователей смешиваются с голосами умерших, появление видений происходит под гипнотические звуки барабана. И в этом — фундаментальная и вполне осознанная составляющая литературы пост-экзотизма. Это путь к вымыслу, где рушатся границы между ложью и правдой, жизнью и смертью. Потому что в системе шаманизма шаман имеет привилегию общаться с невидимым миром духов: и в то время как духи являются источником бед, поражающих человечество, шаман обладает парадоксальной властью делаться их глашатаем, чтобы избавиться от этих бед. Именно таков смысл путешествия во времени, которое предпринимают персонажи Володина: несмотря на то что прошлое, в том числе и революционное, есть источник бед настоящего, они предпринимают шаманическое путешествие, во время которого становятся глашатаями духов (или ангелов), чтобы исправить эти беды.

И последнее. Исследователи творчества Володина уже обращали внимание на аксиологическое манихейство володинского мира, где жертва легко становится палачом, где все ценности разрушены и где свидетели, чтобы осуществить возможность самого свидетельства, должны постоянно менять свои позиции[89]. Конечно, революционный эгалитаризм и революционная утопия предстают в его мире со знаком плюс, а капитализм и меркантилизм со знаком минус. Однако когда роль трибуна эгалитаризма, как мы видим в романе «Малые ангелы», отводится трехсотлетней старухе Варвалии Лоденко, то в этом скорее можно увидеть не credo, но ироническое остранение, которое становится еще более очевидным, когда мы узнаем, что все рассказанное исходит на самом деле от контрреволюционера Вилла Шейдмана. Но и с ним не все оказывается так просто, потому что под конец мы не понимаем, кто все же говорит: Вилл Шейдман или Мария Клементи?

Невозможность определить источник речи означает и невозможность однозначной оценки, что заставляет прочитывать текст на втором и даже третьем уровнях. Отсюда и необходимость релятивизировать то доверие, которое поначалу мы испытываем к революционным тирадам героев. Что в свою очередь заставляет нас задуматься о тех связях, что существуют между литературой и политико-идеологическими ценностями.

«Кто будет свидетельствовать за свидетеля?» — задавался вопросом Пауль Целан. Следуя логике Володина, по-видимому, следует сказать: пост-экзотическая литература. И это — вопреки известному сомнению Теодора Адорно, говорившему о невозможности заниматься литературой после Освенцима. А решать, хорошо это или плохо, оставим на суд читателей.