Читать книгу "Погребенный светильник - Стефан Цвейг"

— Ты не должен больше ждать. Скоро все исполнится!

Вениамин замер. Сердце его забилось надеждой.

Захария продолжал улыбаться:

— Разве ты не понимаешь, что я пришел к тебе с известием?

— Каким известием?

— С известием, которого ты ждешь.

Вениамин вздрогнул. Его руки, только что устало покоившиеся на столе, затрепетали, словно виноградные лозы на ветру.

— Ты хочешь сказать… ты думаешь… что я мог бы еще раз попасть к императору?

— Нет, не это. Он не берет своих слов обратно. Он не отдаст менору.

— Тогда зачем мне оставаться, зачем жить? Зачем ждать и жаловаться и быть всем в тягость? А тем временем святыня наша удалится от нас навсегда…

Но Захария все еще улыбался, и эта таинственная улыбка освещала его взор и уста.

— Светильник еще не удалился от нас.

— Откуда ты знаешь? Почему так говоришь?

— Знаю. Верь мне!

— Ты его видел?

— Видел. Два часа назад он еще находился в сокровищнице

— А теперь? Они забрали его?

— Нет еще! Нет!

— А сейчас? Где он сейчас?

Захария ответил не сразу. Дважды он пытался что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Наконец он низко наклонился над столом и выдохнул шепотом:

— Здесь! У меня! У нас с тобой!

Вениамин содрогнулся так, словно кто-то ударил его в самое сердце.

— У тебя?

— У меня здесь в доме,

— У тебя здесь в доме?

— В этом доме. В этой комнате. Затем-то я и искал тебя.

Вениамин задрожал. В спокойствии этого человека было что-то ошеломляющее. Не помня себя, Вениамин заломил руки и едва слышно прошептал:

— У тебя? Как это может быть?

— Тебе это кажется странным, но здесь нет никакого чуда. Тридцать лет я тружусь здесь, во дворце, золотых дел мастером, и в сокровищнице нет ни единого предмета, который ни попал бы прежде в мою мастерскую; здесь я взвешиваю их и ставлю пробу. И на этот раз все, что Велизарий награбил у вандалов, будет передано мне, чтобы я оценил добычу по стоимости и весу. И я первым делом потребовал менору. Вчера ее принесли сюда слуги казначея: семь дней она будет храниться у меня.

— А потом?

— Потом ее увезут на корабле.

Вениамин побледнел. Зачем было звать его? Чтобы он увидел, как священный светильник оказывается совсем близко и как его похищают?

Но Захария продолжал многозначительно улыбаться.

— А еще мне предписано изготовлять копии самых больших драгоценностей императорской казны. Часто, имея ценную вещь, которой нет равных, они требуют, чтобы я изготовил вторую точно такую же. Они мне доверяют. Я сделал для Юстиниана точно такую же корону, какую носил Константин, я повторил для Теодоры диадему, которую когда-то носила Клеопатра. И вот я добился разрешения сделать изображение светильника, прежде чем его отправят за море. Работать начну сегодня же. Я уже раскалил тигли, приготовил золото, через семь дней новый светильник будет готов. Меноры будут так схожи, что никто не сможет отличить одну от другой, ибо они будут совершенно равны по весу, по форме и по убранству и золото будет одной и той же пробы. Только одна будет священной принадлежностью, а другая ее изображением. Но какая из двух священна, а какая — повтор, какую из двух мы будем благоговейно хранить, а какую отдадим слугам императора, будет известно только нам двоим. Это будет наша тайна: моя и твоя.

Губы Вениамина перестали дрожать. Он вдруг ощутил, что кровь в его жилах согрелась и мягкой волной прокатилась по всему телу, грудь расправилась, глаза стали зорче, словно в них отразилась улыбка, освещавшая испещренное морщинами лицо собеседника. Он понял. То, что когда-то пытался сделать малый ребенок, осуществит этот старик. Захария отберет менору у грабителей. Подменив одну другой, точно такой же по весу и золоту, он спасет святыню. Но Вениамин не завидовал Захарии, хотя свершение этого подвига до сих пор составляло смысл его, Вениамина, жизни. Он лишь смиренно произнес:

— Слава Богу. Теперь я умру спокойно. Ты нашел способ, который я тщетно искал всю жизнь. Меня Господь лишь призвал. Тебя Он благословил.

Но Захария возразил:

— Нет. Если кто и вернет светильник на родину, то ты и только ты.

— Не я. Я стар, могу умереть в дороге, и менора снова попадет в чужие руки.

Но Захария с улыбкой возразил:

— Ты не умрешь. Теперь ты и сам знаешь, что твоя жизнь не оборвется, пока не исполнится ее смысл.

Вениамин припомнил: вчера он желал умереть, но Бог его не услышал. Может быть, на него и в самом деле возлагается миссия. Он покорился судьбе и только сказал:

— Нет у меня никакой воли, кроме Его воли. Если Господь и впрямь избрал меня, как я могу отказаться? Иди и начинай свою работу!

* * *

Семь дней мастерская Захарии, золотых дел мастера, была закрыта для всех. Семь дней мастер не выходил из дома и никому не открывал двери. Перед ним на высоком помосте стоял вечный светильник, величественный и неподвижный, как он стоял некогда перед алтарем Господа; а тем временем в печи пылал огонь, и его молчаливые языки плавили раздробленное золото колец, браслетов, запястий, пряжек, зажимов и монет. За эти семь дней Вениамин не произнес ни слова. Он смотрел, как бурлит в тигле кипящая огненная масса, как она послушно устремляется в приготовленные формы, твердеет и остывает. Когда затем Захария осторожным ударом шпателя разбил оболочку, фигура нового светильника предстала почти узнаваемой. Сильный и стройный, вырастал из покоящейся на основании опоры срединный стебель; от него, как ветви от ствола, дугами расходились подсвечники, и на них уже формировались бутоны-бокалы для свечей. Молоток и напильник в неутомимой руке ювелира все заметнее и заметнее обозначали на гладких поверхностях точно такие же узоры из цветов, какие украшали подлинную святыню. С каждым днем новый светильник все больше походил на священный прообраз тысячелетней давности. И в последний седьмой день они оба стояли рядом, совершенно одинаковые, похожие, как братья-близнецы. Их нельзя было различить ни по величине, ни по цвету, ни по размеру, ни по весу. Но Захария все сравнивал и сравнивал их опытным взглядом, снова и снова подправлял, обтачивал и шлифовал свой любимый шедевр, пуская в ход самый тонкий штихель и самый острый напильник. Наконец он отступился и отложил инструменты. Ни малейшего различия нельзя было обнаружить между двумя изделиями. И тогда, чтобы самому не ошибиться, Захария в последний раз взял штихель и на пестике одного из цветов, скрытом в тени узора, начертал крошечный знак — доказательство того, что этот светильник — его собственное произведение, а не священная менора народа и храма.

Поставив подпись, он отошел назад, снял кожаный фартук и вымыл руки. После семи дней работы он впервые снова заговорил с Вениамином: