Читать книгу "Броневержец - Владимир Коротких"

— Там, где виснут скалы над рекою… бродят жирные медведи… и богатый чудесами лес!.. О! — Он потрясал в творческом экстазе кулаком. Затем досадно вздохнул: — А тут что? Видал? Один песок и кочки! Видал, сколько кочек? А под ними норки, змеиные, между прочим. Это место называется «Долина змей». Если до тепла отсюда не уберемся, то эти бляди ядовитые проснутся и со всех щелей полезут! Бр-р-р-р! — Он брезгливо передернул плечами.

Прибыл Михалыч в новые края, как и Леха, по личному добровольному рапорту, но не в пример Шашкину, безо всякого ярко выраженного желания окунуться в прелести Востока, оставив в дорогой сердцу Сибири жену, сына-десятиклассника и квартиру в военном городке. Служба его уже довольно отчетливо к тому времени маячила светлыми пенсионными тонами, просторной двухкомнатной квартирой в городе и какой-нибудь скромной гражданской должностью.

Был он в Сибири начальником склада автобронетанкового имущества объединенных дивизионных складов. Имел почет, уважение и относительную свободу в действиях. Он вообще-то полагал до определенного времени, что имеет практически полную свободу, но жизнь его однажды поправила, деликатно, но решительно указав на относительность этой самой свободы.

Несколько месяцев назад на склады нагрянула весьма представительная комиссия откуда-то, чуть ли не из самого центрального высока. Она-то и явилась для Михалыча мерилом относительности свободы, когда обнаружила на его складе большую недостачу, вызванную необоснованным списанием запчастей для автомобилей «УАЗ».

Хищений у Михалыча на складе отродясь не водилось, но, как выяснилось вместе с тем, не водилось на момент проверки и нужного количества запчастей. Куда Михалыч подевал столько запчастей, никто из начальства вроде бы и не знал. По документам все запчасти были строго списаны, но оказалось их столько, что ими можно было обеспечить не только воинские части дивизионного подчинения, но и все ближние колхозы и совхозы. Но кому, как не Михалычу, было ведать, куда те самые запчасти кукарекнулись. Твердо зная, что учет — залог морального спокойствия и здорового сна, он записывал в свою личную потайную тетрадочку, когда и в чьи руки была передана любая, даже мелкая железячка с его склада.

Машины «УАЗ» тогда пользовались большим спросом у командования всех рангов. Когда отходившего свой срок «уазика» списывали, то его сразу же по остаточной цене покупал какой-нибудь чин из начальствующего состава. Поскольку машина была, мягко говоря, не первой свежести, то ее восстанавливали до состояния почти полной новизны, используя те самые запчасти, которые Михалыч по личным устным распоряжениям командира тут же списывал с книг учета, как выданные со склада. Командир водил дружбу со многими командирами частей и, естественно, с вышестоящим начальством, часто помогая в ремонте личной техники. У Михалыча же под окном дома стоял лишь его честно заработанный за службу ушастый подержанный «Запорожец», на который, к большому его сожалению, в армию запчастей не поставляли.

Командир части намекнул Михалычу во время проверки, чтоб тот не волновался, мол, он все уладит. Дело-то ведь пустое. Ну, Михалыч, конечно, уверовав в обещания начальства, сохранял спокойствие духа и молча подписал все акты комиссии о выявленной у него недостаче. Комиссия уехала, начальство, а вместе с ним и Михалыч успокоились до поры, пока в кабинет начальника объединенных дивизионных складов совершенно внезапно не ввалился приезжий военный следователь с уголовным делом по фактам многочисленных хищений и злоупотреблений, обнаруженных в ходе последней проверки. Командир части сразу же позабыл, что Михалыч — его почти лучший друг и верный помощник.

Все стрелки сразу сошлись на Михалыче, как на чуждой высоким идеалам общества сволочи. Перед ним сразу же замаячили иные горизонты жизни, подсвеченные мощным светом трибунала, изгнанием из армии, из квартиры и лишением почти заслуженной пенсии. Дело шло долго. Следователь то приезжал, то уезжал, допрашивал, передопрашивал, назначал какие-то бухгалтерские экспертизы. Начальство же между тем от Михалыча напрочь отмежевалось. Видно, не сильно получалось у командира запороть это дело. Зато у следователя прекрасно получалось изгадить Михалычу, а заодно и его семье всю дальнейшую жизнь. И чтобы окончательно не пропасть, припертый к стенке Михалыч заставил сына красивым каллиграфическим почерком переписать всю его потайную тетрадочку. Незадолго до Нового года он вручил начальнику штаба эту хорошо выполненную копию с просьбой передать командиру части, который, видите ли, при теперешнем положении Михалыча был для него вечно занят и лицезреть прапорщика-расхитителя явно не хотел.

Реакция не заставила себя долго ждать и выплеснулась на свет, как новогодний фейерверк. Михалыча уговаривали, стращали, но он, ясно представляя жирную черную черту на своей биографии, был непреклонен. Следователь, откуда-то узнавший про его эпистолярное творчество, занял странную позицию, намекая, что в деле может образоваться теперь групповое хищение, а за него дадут неизмеримо больше. Он с серьезным видом разъяснял потенциальному кандидату в места не столь отдаленные всю сложность его положения, намекал на возможное снисхождение трибунала и, может быть, амнистию в честь будущих олимпийских игр. Но Михалыч открыто и честно, один на один, без протокола, поведал премудрому слуге закона о том, что на о-ч-ч-ч-е-е-ень длинном херу он вертел и его амнистию, и трибунал, и олимпийские игры вместе со стадионом. В запале, стукнув кулаком по лежавшему на столе объемному тому уголовного дела, Михалыч пригрозил, что такие же копии его сокровенных записей скоро полетят с надежным человеком в Москву, к главному военному прокурору и в ЦК КПСС. Глядя в упор на следователя, он с вызовом еще добавил, что сочтет тюрягу за курорт, если на соседних нарах в камере будут спать и некоторые его теперешние сослуживцы с дырками на погонах вместо больших звезд.

Командированный следователь сильно озадачился. Дело было уже практически окончено производством, не считая мелких формальностей, и приняло уже вполне официальный и необратимый оборот. Но из ряда вон выходящие действия, развязный тон и напористость ранее покладистого Михалыча повергли его в замешательство. Не проведя никаких следственных действий, он спешно уехал и долго в части не появлялся.

Лишь спустя неделю после Нового года он снова явился в часть и предложил Михалычу отступной вариант.

Хорошенько поразмыслив, что при льготном исчислении пенсия значительно приблизится, а при повышенной зарплате еще и вырастет в денежном выражении, Михалыч согласился на почетную обязанность исполнения интернационального долга, но только после того, когда лично распишется на бумаге о прекращении уголовного дела и получит ее копию с гербовой печатью в вечное пользование. Так и вышло: дело — в корзину, Михалыча — в Афган.

И вот теперь он сидел напротив Лехи, на грязном соломенном тюфяке в вонючей старой палатке, и с застывшими от обиды в глазах слезами, горячо, не скупясь на выражения, делился своим жизненным опытом.

Так и поехало Лехино время в рембате. На работы его не привлекали. Он выразил Михалычу готовность в помощи по приему материально-технических ценностей, а проще говоря, автомобильных железок, на что получил однозначный ответ: