Читать книгу "Булгаков и "Маргарита", или История несчастной любви "Мастера" - Владимир Колганов"

Анна Федоровна Мейендорф была племянницей Николая Богдановича, того самого полковника. Оба они происходили из знатной остзейской семьи, но вот какие странности судьбы бывают связаны с происхождением. Сочетание высокого титула и невыразительной внешности нередко пагубно сказывается на женщине, вызывая необратимые изменения в душевном складе, в психологии. Так уж случилось, что Анна Федоровна осталась незамужней и потому все силы свои стала отдавать заботе о болящих и нуждающихся. В 1899 году вместе с отрядом Касперовской общины Красного Креста она едет в Самарскую губернию помогать страдающим от голода и эпидемии цинги. А с началом Русско-японской войны вместе с отрядом петербургской общины сестер милосердия отправляется на Дальний Восток. «Я иду на войну умирать» — эти слова многое определяют в ее поступках: принесение в жертву собственной жизни ради того, чтобы другие, возможно, обрели то счастье, которого сама она оказалась лишена. С началом империалистической войны в составе санитарного поезда Анна Федоровна отправляется на фронт, но слабеющее здоровье уже не позволяет с полной отдачей выполнять работу. Возвратившись в Петроград, она просит назначить ее на одно из госпитальных судов, стоявших на рейде близ Одессы. А в марте 1916 года газеты сообщили трагическую весть: в результате атаки немецкой подводной лодки U-33 в Черном море близ города Офа затонуло русско-французское госпитальное судно «Портюгаль». Из двадцати шести сестер милосердия удалось спасти только одиннадцать. Так погибла Анна Федоровна.

Госпитальное судно «Портюгаль»

Не менее страшная судьба ожидала двоих ее братьев. Через три года после гибели сестры они были замучены махновцами.

А вот у двоюродного брата Анны Федоровны все складывалось иначе. Сын дипломата, юрист, Александр Мейендорф был причастен к основанию «Союза 17 октября», при этом видел основной своей задачей объединение немецкоязычных подданных империи — для этого даже была образована так называемая Немецкая группа «Союза 17 октября», существовавшая до 1914 года. Во время Первой мировой войны, когда многие русские люди погибали на германском фронте, барон счел своим долгом осудить кампанию против прибалтийских немцев, развернувшуюся в прессе. Цель этой кампании он рассматривал как попытку окончательно решить «остзейский вопрос», а именно — ликвидировать органы дворянского самоуправления в Остзейском крае. Для крупного землевладельца, имевшего более двух тысяч десятин земли, доходные дома в столице и фамильный замок, такое поведение было логичным и естественным. Увы, спасти имущество не удалось, и в 1919 году бывший землевладелец оказался в эмиграции. Все, что ему осталось, — это место преподавателя в британском университете.

Брат Александра, Петр, сначала камер-юнкер, позже удостоенный высокого звания камергера, служил хранителем Императорского Эрмитажа. Чтобы в дальнейшем вам не путаться, сразу поясню, что в нашем Отечестве до Октябрьской революции обер-маршал приравнивался к дворецкому, обер-камергер к постельничему, действительный камергер к стряпчему, обер-шталмейстер к ясельничему, обер-егермейстер к ловчему, обер-шенк к кравчему, обер-мундшенк к чашнику, мундшенк к чарочнику, а камер-юнкер к комнатному дворянину. Теперь, надеюсь, все понятно? Да, чуть было не забыл — 30 августа 1856 года в связи с коронацией Александра II был учрежден придворный чин обер-форшнейдера, в обязанности которого входило разрезание кушаний для императорской четы во время праздничных обедов. Прежде эта высокая честь, то есть честь разрезать, предоставлялась старшему дежурному камергеру.

Но возвращаемся к хранителю. В политике Петр Мейендорф разделял взгляды октябристов — входил в ту же самую Немецкую группу, что и брат Александр. Судьба его после 1917 года остается неизвестной. Похоже, большевики решили, что знатный хранитель непременно разворует ценности. И о семейном его положении тоже нечего сказать — жил в том же доме, где с конца XIX века обосновались его дядя с женой. Там же обитала дочь хозяина со своим возлюбленным супругом.

Интересна история этого дома. В середине XVIII века на участке между Миллионной улицей и набережной Мойки находился дом некоего Эмса, фельдшера Семеновского полка. В середине следующего столетия домом завладел Андрей Штакеншнейдер, придворный архитектор, разбогатевший на строительстве дворцов для императорской семьи. Построил он и дворец Алфераки в Таганроге для одного из предков Анны Бетулинской-Смирновой, речь о которой впереди. Трудно было удержаться и не перестроить дом на Миллионной в соответствии со своим вкусом и потребностями семьи, что и было сделано. В поперечном двухэтажном флигеле расположилась мастерская архитектора, там же были и жилые комнаты. На Мойку был обращен сад, на красную линию набережной Мойки выходил одноэтажный флигель. Со временем дом стал знаменит литературно-художественным салоном. Посетителями его были художники, писатели и даже будущие революционеры-демократы.

К несчастью, увлекшись трудами праведными, глава семейства своих сил не рассчитал, заболел и вскоре умер. Дом на набережной Мойки пришлось продать. А в конце XIX века в нем поселилась семья во главе с бароном Федором Мейендорфом, генерал-лейтенантом и командиром Его Императорского Величества конвоя.

И что это за повальное стремление бежать от большевиков под крылышко недавних врагов, на Украину, оккупированную немцами! Не только братьев Анны Федоровны это подвело — шурина вышеупомянутого Петра Богдановича тоже махновцы расстреляли. А ведь был Яков Анатольевич Куломзин совсем не глупый человек — председатель земского собрания, предводитель уездного дворянства. И вот надо же, бежав из Петрограда на юг вместе с семьей, погиб в том же 1919 году от рук все того же батьки. Счастье, что семье через Польшу и Чехословакию удалось добраться до Канады. На наш взгляд, бегство это было и морально, и логически оправдано — недопустимо бросать малых детей на произвол судьбы ради безнадежной попытки восстановить утраченные привилегии.

Пришла пора познакомиться с загородным домом представителей семейства Мейендорф. Сельцо Подушкино когда-то принадлежало Милославским. Позже его приобрел некто Казаков, построивший неподалеку от села усадьбу. Его дочь к 1885 году выстроила новый дом, стилизованный под европейское Средневековье. Второй муж владелицы усадьбы завершил перестройку и отделку дома — появились гобелены, витражи, коллекция оружия, библиотека. Подвалы были полны вин, парадные покои украшены картинами старых мастеров и фигурами рыцарей в сверкающих доспехах. Над входом красовался герб баронов Мейендорфов, а куранты часовой башни регулярно, каждый час, играли гимн России. Близ дома устроили небольшой пейзажный парк с калифорнийскими кленами, уссурийским кедром и пробковым дубом из Китая. Был пруд с живописным островом и трехпролетным Розовым мостом, была подъездная аллея из березы и ели. Все было. Живи и наслаждайся! Ах, если бы не Октябрь…

К чему я все это веду? При чем здесь судьба всеми забытых Мейендорфов или утраченного ими в результате революции богатства? А дело в том, что замок этой семьи, располагавшийся на известной всем Рублевке, ныне входит в число объектов Управления делами Президента — та самая Барвиха! Говорят, присмотрел это имение еще сам Брежнев, а далее пошло своим путем.