Читать книгу "Смерть в овечьей шерсти - Найо Марш"

— Уверяю вас, я вовсе не горю желанием убедить вас в обратном. Вы считаете, что я не мог этого сделать. Хорошо. Великолепно. А теперь давайте продолжим, да поможет нам Бог.

Урсула отошла от окна и села на валик дивана. Фабиан поднялся с пола и заметался по комнате:

— Я всегда считал, что бухманистская[5]привычка к публичным исповедям является одной из самых постыдных практик нашего времени, но должен признать, что в ней есть что-то мерзко притягательное. Единожды начав, уже трудно остановиться. Это как сорвать предохранитель с парового свистка. У меня какая-то неистребимая тяга доносить самому на себя.

— Что-то я перестал тебя понимать… — начал Дуглас.

— Ничего удивительного, — отрезал Фабиан. — Как ты можешь меня понять? Ты же не невротик. Раньше и я не был таким. До Дюнкерка. У тебя пострадал зад, а у меня голова. Большая разница.

— Но обвинять себя в убийстве…

— Военный невроз, типичный случай: Ф. Лосс, старший лейтенант. Подвержен приступам депрессии. Отказывается обсуждать свое состояние. История болезни: семейное убийство с последующей психотерапией (по полицейской методике) и бухманизм. Пациент проявляет настойчивое желание говорить о себе. Ярко выраженное чувство вины. Выздоровление: маловероятно.

— Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

— О чувстве вины, отягощенном неприязненным отношением к жертве, — отрапортовал Фабиан, остановившись перед креслом Аллейна. — За три недели до убийства мы с Флосси крупно повздорили!

Взглянув на Фабиана, Аллейн увидел, что тот трясущимися губами пытается изобразить на лице усмешку. Из его груди вырвался короткий звук, отдаленно напоминающий смех. У него был вызывающий вид невротика, горько презирающего свою слабость. «Все это тяжело и чертовски утомительно», — подосадовал Аллейн. — «Кажется, он принимает меня за психиатра. Вот черт!»

Вслух же он произнес:

— Так у вас была ссора?

Урсула вложила свою руку в ладонь Фабиана. На мгновение он крепко сжал ее пальцы и сразу же резко отошел от нее.

— Да, — громко подтвердил он. — Раз уж я так бесстыдно обнажаюсь, расскажу вам и об этом. Жаль, конечно, что мы с вами тут не одни. Всем остальным это неинтересно. Особенно Дугласу. Ему всегда приходится расплачиваться за других. Приношу свои извинения Урсуле, поскольку это касается непосредственно ее. Урси, прошу прощения за дурные манеры.

— Если мы имеем в виду одно и то же, то я полностью согласен, — заявил Дуглас. — Нечего приплетать сюда Урси.

— Не будь идиотом, Дуглас, — нетерпеливо прервала его Урсула. — Гораздо важнее то, что он делает с собой.

— И с Дугласом, конечно! — воскликнул Фабиан. — Не забывайте, как страдает бедняга Дуглас. Он ведь постоянный объект насмешек. Честное слово, у нас все было как в водевиле fin de siйcle[6]. Флосси была дуэньей, Дуглас — кандидатом в женихи в mariage de convenance[7], а Урси — капризной героиней, которая трясла кудрями и смотрела совсем в другую сторону. Поскольку в водевиле не было героя, я худо-бедно сходил за него и вызывал сочувствие публики хотя бы потому, что больше ждать его мне было неоткуда. Тебе, Тери, отводилась роль наперсницы, хотя, как я подозреваю, у тебя была и своя собственная сюжетная линия.

— Если разговор и дальше пойдет в том же духе, одному из нас, а может быть, и всем, придется об этом пожалеть, — спокойно произнесла мисс Линн.

Обернувшись к ней, Фабиан с непередаваемым сарказмом произнес:

— Ну уж, конечно, не тебе, Тери? По крайней мере пока.

Теренс положила вязанье на колени. Красная шерстяная нитка соскользнула с ее черного платья и кольцом свернулась на полу.

— Нет, не мне, — невозмутимо ответила она. — Но я не понимаю, почему ты сказал в отношении меня «пока».

— Я прошу оставить Тери в покое… — начал Дуглас.

— Бедняга Дуглас! — проговорил Фабиан. — Ходячий образец рыцарства и благородства. Ты зря стараешься. Тебе не о чем беспокоиться, Урси. Конечно, я слегка не в себе, но все же сделал тебе робкий комплимент, предложив стать моей женой.

3

— Эта история заслуживает внимания, так как проливает дополнительный свет на характер Флосси, — пояснил Фабиан, и по мере изложения событий Аллейн все более с ним соглашался.

В равной степени эта история высвечивала и характер Урсулы Харм. Поняв, что Фабиана не остановить, она выбрала весьма неожиданную и достойную восхищения линию поведения — начала рассматривать их роман со стороны как некий беспристрастный судья.

Фабиан, как выяснилось, влюбился в нее еще на корабле. Но решил не выдавать своих чувств.

— Я понимал, что вряд ли могу претендовать на руку воспитанницы миссис Рубрик, — усмехнулся он.

Прибыв в Новую Зеландию, Фабиан проконсультировался у специалиста, показав ему выписку из своей истории болезни. К этому времени он чувствовал себя гораздо лучше. Головные боли беспокоили все реже, припадки не повторялись. Сделав рентгеновские снимки его головы и сравнив их с привезенными из Англии, врач обнаружил значительное улучшение. Он велел Фабиану не торопить события и обещал со временем полное восстановление. Обрадованный Фабиан вернулся в Маунт-Мун. Там он попытался заняться хозяйством, но, почувствовав, что физический труд ему пока не по силам, всерьез занялся своим магнитным взрывателем.

— Мои чувства к Урсуле оставались неизменными, но я их по-прежнему скрывал. Она была ангельски добра ко мне, несколько усложняя ситуацию, но я и мысли не допускал, что она может ответить мне взаимностью. Я не позволял себе никаких признаний, считая это непорядочным, а главное, абсолютно бесполезным и бесперспективным.

Фабиан сказал это так просто и решительно, что Аллейн увидел здесь добрый знак. Парню просто надо выговориться.

Как-то утром, через несколько месяцев после его приезда в Маунт-Мун, миссис Рубрик поднялась наверх и забарабанила в дверь его комнаты. Когда Фабиан открыл, она потрясла перед его лицом листком бумаги.

— Прочитай! — радостно воскликнула она. — Это от моего любимого племянника! Как это чудесно!

Это была телеграмма, принятая Маркинсом по телефону, где сообщалось о скором приезде Дугласа Грейса. Флосси была в восторге и еще раз с чувством повторила, что это ее любимый племянник.

— Всегда такой внимательный к своей старой тетушке. Мы так славно повеселились с ним в Лондоне перед войной.

Дуглас должен был приехать прямо в Маунт-Мун. Школьником он всегда проводил здесь каникулы.

— Это его дом, — со значением произнесла Флосси. — Его отец был убит в восемнадцатом году, а мать умерла три года назад, когда Дуглас учился в Гейдельберге. У него осталась только старая тетка, — проговорила Флосси. — Твой дядя сказал, что если он демобилизовался, то может оставаться здесь как курсант на довольствии. Мы, правда, не знаем, насколько — серьезно он пострадал.