Читать книгу "Егор - Мариэтта Чудакова"

Это вызвало злобное изумление знакомых литераторов, не понимавших, что появился литератор поталантливее их. И Булгаков «перенес» эту их реакцию в «Записки покойника».

В афише Независимого театра, изображенного в романе, пьеса главного героя Максудова значится в одном списке с Эсхилом, Софоклом, Шекспиром и Александром Николаевичем Островским. И вот его приятель-литератор стоит перед афишей, читает славные имена. И доходит до знакомого имени начинающего драматурга…

«Вдруг Ликоспастов стал бледен и как-то сразу постарел. На лице его выразился неподдельный ужас.

.. Ликоспастов повернулся к Агапёнову и сказал:

– Нет, вы видели, Егор Нилыч? Что ж это такое? – он тоскливо огляделся. – Да они с ума сошли!

Ветер сдул конец фразы.

Доносились клочья то агапеновского баса, то ликоспастовского тенора.

– …Да откуда он взялся?.. Да я же его и открыл… Тот самый… Гу… гу… гу… Жуткий тип…»

Ликоспастов приходит к молодому автору домой, тот начинает перед ним оправдываться:

«– Да ведь не я же сочинял афишу? Разве я виноват, что у них в репертуаре Софокл и Лопе де Вега…»

И тот уже не в силах сдерживаться, почти открыто выплескивает свою зависть:

«– Ты все-таки не Софокл, – злобно ухмыльнувшись, сказал Ликоспастов, – я, брат, двадцать пять лет пишу, – продолжал он, – однако вот в Софоклы не попал, – он вздохнул.

Я почувствовал, что мне нечего говорить в ответ Ликоспастову. Нечего! Сказать так: “Не попал, потому что ты писал плохо, а я хорошо!” Можно ли так сказать, я вас спрашиваю? Можно?»

А в романе «Мастер и Маргарита» изображение зависти доведено до высшей точки – дальше уже некуда. Вспомним роман.

Поэт Рюхин отвозит в психиатрическую больницу своего собрата по литературному цеху Ивана Бездомного. Тот, что называется, свихнулся, встретив на Патриарших прудах не более и не менее, как самого Сатану – Боланда. Но в то, что он встретился именно с Сатаной, конечно, никто не верит.

Рюхин с трудом доставил его в клинику – и еще ему приходится выслушать там от Ивана очень неприятные вещи.

Во-первых, Иван назвал его «балбес и бездарность Сашка». Ну ладно, это можно еще было списать на болезнь и помрачение сознания. Но Иван еще призвал врачей взглянуть на Сашкино «постное лицо» и сличить «с теми звучными стихами, которые он сочинил к первому числу!» Подразумевается – к Первому мая. Советские поэты считали за честь написать к этому празднику новые стихи, прославляющие советскую власть. И чтобы эти стихи напечатали на первой странице газеты «Правда»…

И вот негодяйский Иван цитировал новые первомайские стихи Рюхина, глумясь над ними и над ним самим!

«“Взвейтесь!” да “развейтесь!”… а вы загляните к нему внутрь – что он там думает… вы ахнете! – и Иван Николаевич зловеще рассмеялся».

Тут многие советские читатели могли вспомнить неплохую, хотя и очень советскую песню на слова известного в 20-е и 30-е годы XX века «комсомольского поэта» (так их тогда называли):

Взвейтесь кострами, синие ночи,

Мы – пионеры, дети рабочих!

Близится эра светлых годов,

Клич пионеров – всегда будь готов!

И вот теперь несчастный, гадко обозванный Иваном, Рюхин едет на рассвете домой из загородной больницы – на том же грузовике, на котором вез Ивана. И мучается мыслью о том, что «никогда слава не придет к тому; кто сочиняет дурные стихи».

В этом неожиданном порыве честности перед самим собой Рюхин задает себе вопрос: «Отчего они дурны?» И честно себе же отвечает: «Не верю я ни во что из того, что пишу!» То есть то, в чем и обвинял его негодяй Иван, когда у него сорвало тормоза. Получается, обвинял справедливо…

И тут-то у Рюхина, можно сказать, начинается настоящий припадок зависти.

«Отравленный взрывом неврастении, поэт покачнулся, пол под ним перестал трястись. Рюхин поднял голову и увидел, что он давно уже в Москве и, более того, что над Москвой рассвет, что облако подсвечено золотом, что грузовик его стоит, застрявши в колонне других машин у поворота на бульвар, и что близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив голову, и безразлично смотрит на бульвар».

Это – знаменитый памятник Пушкину, созданный скульптором Опекушиным. Когда Булгаков писал свой роман, памятник стоял еще в начале Тверского бульвара – то есть на том месте, где и был поставлен в 1881 году (деньги на него собирала вся Россия). На открытии выступали Достоевский и Тургенев. А потом Бог знает зачем памятник перетащили на другую сторону Тверской, где вы его и видите сегодня. И, уверена, кладете при случае цветы.

Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту. «Вот пример настоящей удачливости… – Тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека. – Какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах: “Буря мглою…”? Не понимаю!.. Повезло, повезло! – вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся. – Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…»

Вот до чего может дойти человек, не обуздывающий свои темные чувства! До зависти к Пушкину!

От таких темных чувств, повторим, был очень и очень далек Егор Гайдар. И в шестилетнем возрасте в незабываемом городе Гавана, и в более поздние годы.

Но вот героям некоторых книжек он в свои шесть, а также, не скроем, и в девять лет точно завидовал.

Егорка очень, ну очень, просто ужас до чего хотел, например, чтобы следы серого мустанга на покрытой росой траве были и для него четкими строками книги…

И еще он хотел быть похожим на некоторых героев книг Аркадия Гайдара.

18. Еще об Аркадии Гайдаре

Дома никто не принуждал его читать эти книги. Никто не говорил: «Что ж ты не читаешь – это твой дедушка написал!» Он любил книжки обоих дедушек без понуканий, сам по себе.

Это ведь очень хорошие книги. Во-первых, интересные. Во-вторых, там есть с кого брать пример. Егорка не сомневался к тому же, что все до одного герои этих книг существовали на самом деле. А некоторые даже явно были похожи на его отца.

…Когда Егорка давно уже стал Егором Тимуровичем, он так написал о своем деде Аркадии Гайдаре (тот родился в 1904 году):

«Сыну школьного учителя из Арзамаса было 13 лет, когда развалился царский режим в России и наступило жестокое и смутное время.

В разодранной надвое России логика жизни, происхождение толкнули его на сторону красных. Он крепко поверил в то, что коммунистическая идея – светлое будущее человечества. В 14 лет он ушел воевать, в 14 лет был впервые ранен. Через шесть лет, тяжело больной, контуженный, в чине командира полка уволен из Красной Армии».