Читать книгу "Дорога без возврата - Анджей Сапковский"

Местные жители не любили кошек. Учитывая, что тех созданий,которых они любили и которых держали в своих каменных гнездах, у них было вобычае время от времени зверски истязать, определение «не любили» в отношениикошек обретало соответствующее мрачное звучание. Случалось, кошки размышляли, вчем кроется причина этого состояния. Взгляды разнились – большинство кошекполагало, что виной всему те мелкие, на первый взгляд незначительные мелочи,те, что медленно, но верно приканчивали людей и вели их к помешательству –острые смертоносные иголки асбеста – их люди носили в своих легких, –убийственная радиация, исходящая от бетонных стен их, губительный кислыйвоздух, неизменно висящий над городом. Что ж удивительного, говорили кошки,если кто-то, балансирующий на краю гибели, отравленный, разъедаемый ядами иболезнями, ненавидит витальность, ловкость и силу? Если кто-то, издерганный, незнающий покоя, яростью и бешенством реагирует на теплый, пушистый, мурлычущийпокой других? Нет, не было в этом ничего, чему следовало удивляться.

Следовало держаться настороже, убегать со всех ног, во всюпрыть, едва завидев двуногий силуэт – большой или маленький. Следовалоостерегаться пинка, палки, камня, собачьих клыков, автомобильных колес.Следовало вовремя распознать жестокость, скрытую за цедимым сквозь сжатые зубы«кис-кис». И только.

Были, однако, среди кошек и такие, кто полагал, что причинаненависти – в чем-то другом. Что лежит она в Давних Временах.

Давние Времена. Кошки знали о Давних Временах. Образы ДавнихВремен являлись на Долы ночами.

Ибо Долы не были обычным местом. Ясными лунными ночамикошкам виделись образы, доступные только их кошачьему зрению. Туманные,мерцающие образы. Хороводы длинноволосых девушек вкруг странных сооружений изкамня, безумные завывания и подскоки близ изувеченных тел, свисающих сдеревянных опор, ряды людей в капюшонах с факелами в руках, пылающие дома сбашнями, увенчанными крестами, и такие же кресты, только перевернутые,воткнутые в черную, пульсирующую землю. Костры, колья и виселицы. И черныйчеловек, выкрикивающий слова. Слова, которые были – кошки знали – истиннымименем места, называемого Долами.

Locus terribilis.

В такие ночи кошкам бывало страшно. Кошки чувствовали, какдрожит Завеса. Тогда они припадали к земле, впивались в нее когтями, открывалибезгласно усатые пасти. Ждали.

И тогда раздавалась музыка. Музыка, заглушающая непокой,утишающая страх, несущая блаженство, возвещающая безопасность.

Ибо, кроме кошек, на Долах жили Музыканты.

ВЕЕАЛ

День начался как и все другие дни – холодный рассветразогрелся и разленился теплым осенним предполуднем, озарился в зенитесполохами бабьего лета, разъяснился, потускнел и начал умирать.

Это случилось совсем неожиданно, внезапно, безпредупреждения. Вееал разодрал воздух, вихрем пронесся по сорной траве,умножился эхом, отразившимся от каменных стен многоквартирных домов. Ужасвздыбил полосатую и пеструю шерсть, прижал уши, оскалил клыки.

Вееал!

Мучение и смерть! Убийство! Вееал!

Завеса! Завеса лопнула! Музыка. Успокоение.

Сирены машин нахлынули на огороды только потом. Только потомпоявились обезумевшие, снующие люди в белых и голубых одеждах. Кошки смотрелииз укрытия, спокойные, равнодушные. Это уже их не касалось.

Люди бегали, кричали, ругались. Люди уносили изуродованныетела убитых, и сквозь белые простыни сочилась кровь. Люди в голубых одеждахотталкивали от проволочного ограждения других, тех, что подбегали со стороныжилого квартала. Кошки смотрели.

Один из людей в голубых одеждах выскочил на открытоепространство. Его вырвало. Кто-то закричал, закричал страшно. Яростно захлопалидверцы машин, потом снова взвыли сирены.

Кошки тихо мурлыкали. Кошки слушали музыку. Все это их ужене касалось.

БОРОДАВЧАТЫИ

Захваченный в сети тонов, соединяющих и склеивающихразорванную Завесу тончайшей пряжей музыки, Бородавчатый отступал, разбрызгиваявокруг себя капельки крови, стекающей с когтей и клыков. Отступал, исчезал,пойманный клейким вяжущим веществом; в последний раз, уже из-за Завесы, дохнулон на Музыкантов ненавистью, злобой и угрозой.

Завеса срослась, затянулся последний след разрыва.

МУЗЫКАНТЫ

Музыканты сидели у покореженной, черной от копоти печки,врытой в землю.

– Удалось, – сказал Керстен. – На этот разудалось.

– Да, – подтвердил Итка. – Но в следующий раз… Незнаю.

– Будет следующий раз, – прошептал Пасибурдук, –Итка? Будет следующий раз?

– Вне всяких сомнений, – проговорил Итка. – Ты ихне знаешь? Не догадываешься, о чем они сейчас думают?

– Нет, – сказал Пасибурдук. – Не догадываюсь.

– А я догадываюсь, – проворчал Керстен. – Еще какдогадываюсь, потому что знаю их. Они думают о мщении. Поэтому мы должны ееотыскать.

– Должны, – сказал Итка. – Должны ее наконецотыскать. Только она может их удержать. У нее есть с ними контакт. А когда онауже будет с нами, мы отсюда уйдем. В Бремен. К другим. Так, как велит Закон. Мыдолжны идти в Бремен.

ГОЛУБАЯ КОМНАТА

Голубая комната жила собственной жизнью. Дышала запахомозона и разогретого пластика, металла, эфира. Пульсировала кровьюэлектричества, жужжащего в изолированных проводах, в маслянисто лоснящихсявыключателях, клавишах и штепселях. Мигала стеклянным мерцанием экранов,множеством злых, красных детекторных глазков. Похвалялась величием хрома иникеля, важностью черного, достоинством белого. Жила.

Покоряла. Господствовала.

Деббе шевельнулась в путах ремней, распластавших ее напокрытом простыней и клеенкой столе. Ей не было больно – иглы, вбитые в череп,и зубастые бляшки, пристегнутые к ушам, уже не причиняли боли, только давилплетеный венец проводов – все это уродовало, позорно стесняло, но уже непричиняло страданий. Тусклым, остановившимся взором Деб-бе смотрела на герань,стоящую на подоконнике. Герань была в этой комнате единственной вещью, живущейсобственной, независимой жизнью.

Не считая Изы.

Иза, склонившаяся над столом, писала быстро, мелким бисернымпочерком покрывая страницы тетради, время от времени постукивая пальцами поклавиатуре компьютера. Деббе вслушивалась в биение Комнаты.

– Ну, маленькая, – сказала Иза, поворачиваясь. –Начинаем. Спокойно.