Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

– Братья и сестры, прекращай посторонние разговоры! – не выдержал отец Михаил. – Молимся!

Церковь полетела быстрее, гул ослаб. Через окна в алтаре было видно еще несколько церквей, летевших чуть ниже и чуть выше. Внизу играла немыслимыми цветами Земля.

Церквей было не слишком много. Не все смогли подняться, не везде хватило силы колоколов. Некоторые пробовали стартовать без звона и возвращались на место. Пытался взлететь, вращая куполами, Василий Блаженный, но не смог пробить окаменевший слой выкриков, накопившихся над площадью с демонстраций. Не сумел, несмотря на прекрасные аэродинамические качества, подняться Исаакий. Зато легко поднялись и миновали верхние слои атмосферы несколько церквей поменьше, не забранные под музеи. Красиво летела колокольня Троице-Сергиевой лавры, которую отец Михаил знал по фотографиям; рядом, мигая звездами на куполах, летел лаврский Успенский собор. Заметил с некоторым, впрочем, несильным удивлением в строю несколько католических церквей и мечетей. Рядом с мечетями летели четыре длинных иглообразных минарета. Это были минареты, стоявшие возле стамбульской Святой Софии, которая осталась участвовать в битве с Земли вместе с Софиями Киевской и Новгородской. Минареты, дунув синим огнем, взлетели чуть позже, но быстро нагнали и встроились в общий ряд. Впрочем, делающих вираж над ночным Стамбулом минаретов никто, кроме некоторых, особо зрячих, не видел. На месте минаретов остались их точные призрачные копии; такие же копии стояли и на месте всех убывших церквей. На Гагаринке, куда в полдесятого прикатила «Волга» с уполномоченным, оказалась совершенно такая же Иверская церковь, как была. Только замок не открывался, и нельзя было найти нигде отца Михаила…

Времени оставалось мало. Пол слегка качнуло, пошло торможение. Снова заволновался народ за спиной, отцу Михаилу пришлось успокоить:

– Полет, братья и сестры, нормальный. Мы готовимся достойно встретить неприятеля и дать ему достойный отпор. – Отец Михаил нахмурился, злясь на свое косноязычие. – Просьба продолжать молитву! Сильнее!

И сам, подавая пример, встал на колени и набрал в грудь воздуха.

* * *

…Николай Кириллович потер грудь, продолжая дирижировать, и сделал осторожный вдох.

Завершалась вторая часть. Точно издали повторялась тема начала, космической музыки. Духовые вели хоральный распев, струнные затихли, едва дрожа смычками. Флейта поднималась все выше, остальные тянулись за ней, затихая, угасая в этом подъеме. Он заметил встревоженный взгляд Петра, вопросительный взгляд Рината. Кивнул – все в порядке, и еще раз попытался вдохнуть.

В паузе перед третьей частью пришла записка: «Маэстро, вам плохо?» Помотал головой, начали третью. Несмотря на боль, дирижировалось легко, оркестр все ловил и чувствовал. Звучание было почти… (снова кольнуло)…почти таким, какого он добивался. Да. Все месяцы. Почти таким. Он чуть полуобернулся, точно из зала позвали его.

Первый ряд уже не пустовал. Теперь там тоже сидели.

Посередине сидела мать. На ней было темное вечернее платье, какое она надевала только по особенно выдающимся поводам, раза два или три. Рядом, поблескивая наперсным крестом и склонив голову чуть набок, сидел отец. Глаза его были полуприкрыты, он вслушивался в музыку и вздрагивал при громких звуках. Чуть дальше, через одно пустое кресло, глядел своими выпуклыми глазами Алексей Романович. Николай Кириллович успел увидеть, как отец наклонился к Алексею Романовичу через пустое сиденье и что-то сказал, показывая на сцену. Отчим кивнул и вдруг расцвел детской улыбкой, какой Николай Кириллович никогда у него не замечал. У сидевшего рядом Касыма-бобо лицо было напряженным, глаза моргали; он смотрел на Алексея Романовича и все порывался что-то сказать. Музыку он, судя по виду, не слушал. Сидевший рядом Илик, наоборот, весь купался в звуках, даже уши горели от наслаждения. Дальше сидели и переглядывались трое космонавтов; лица их Николай Кириллович видел в газетах. А вот притулившегося с краю монашка он точно никогда не видел. Это был одетый в рясу узбек или таджик, только белесый, и улыбался бледными губами.

В середине третьей части, в хаотической густоте накипавших друг на друга цитат и полуцитат, на которые рассыпалась основная тема, он снова глянул в зал.

Первый ряд был пуст.

* * *

Резкая, хотя еще тихая музыка донеслась из сферы неподвижных звезд. Один за другим накатывали корявые диссонансы, проигрыши, маршики и прочий мелкий музыкальный мусор, бесхозно болтающийся в космосе. Свет ослаб, несколько церквей исчезли из вида, накрытые гигантской звуковой тенью.

Метеориты летели кольцом. Довольно крупные, такие в атмосфере точно не сгорят. Уже были различимы всполохи на их поверхности и темные пятна стоящих группами фигур. Фигуры были в черных гудящих костюмах, уже делались различимыми и лица. Если это можно было назвать лицами.

Пора была начинать. Несколько лучей выросло с Земли, по ним побежали молитвы тех, кто не мог взлететь. Лучи дотянулись до метеоритов, один раскололся на несколько частей. Вспыхнули и загорелись рептилии, до этого невидимым эскортом летевшие рядом с метеоритами. Космозавры мотали чешуйчатыми мордами, били дымящими крыльями. Покружившись, лучи стали гаснуть. Теперь понеслись вперед куполами церкви. С колокольни Рождественской вытянулось к метеоритам сразу несколько лучей, снова завспыхивали перепончатые крылья, хвосты, раздался рев, несколько метеоритов сверкнуло, но продолжало лететь. (Отец Михаил успел увидеть бледные лица монахов-рождественцев, наводящих какую-то деревянную шестеренчатую бандуру.) Несколько византийского вида церковок выплеснуло языки «греческого огня», и снова удалось подпалить лишь бессчетных гадов. Впрочем, один метеорит, пролетев немного, треснул пополам. Но остальные летели, пиликая, гремя и стуча, как свихнувшиеся оркестры. Полетели лучи от остальных церквей; вихрем носилась огненная колесница, неизвестно откуда взявшаяся; метеориты щелкали как горох; куски льда и обрубки тварей сыпались вниз, догорая в атмосфере. Отец Михаил резко зажмурился: один космозавр, пролетавший мимо, задел церковь крылом, она качнулась, затем всю ее охватило сияние и выплеснулось многоструйным лучом, разветвляясь и разрезая ледяные туши метеоритов. Откуда-то сбоку уже тарахтели У-2, покачивая крыльями с андреевскими крестами; помахав припавшему к окну отцу Михаилу, «ночные ведьмы» с песнями заходили на неприятеля с тыла. Посыпались бомбы и зажигалки. Снова мелькнула колокольня Рождественского монастыря: лучи исходили из нее уже непрерывно, пара метеоритов, резко сменив траекторию, полетели прочь от Земли. Но оставалось еще несколько довольно крупных; трем удалось проскочить заграждение, несколько церквей полетело за ними в погоню, все более заметно отставая…

* * *

В четвертой части стала отниматься левая рука. Холод шел от плеча к кисти, пальцы каменели, и Николай Кириллович боялся, что заканчивать придется одной правой, если вообще придется.

Музыка разрушалась на глазах. Летели фрагменты, осколки, обрывки в духе Прокофьева, Шенберга, Штокхаузена, Ноно парадоксально сцеплялись с все более плоскими вальсиками, фокстротами, эстрадными темками. Это все быстрее закручивалось в дикую воронку, в которой классика была уже неотличима от банальщины, авангард – от ляпанья мимо нот. Это был конец падшей, земной музыки, ее Судный день; один за другим инструменты начинали вопить, выть, надрываться и замолкать…