Читать книгу "Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков"

внезапно оно появлялось и прогрессировало. И со временем обезображенные чалгаевцы переезжали жить на завод, как сын вахтерши — Егор. Теперь парень жил в цеху с трехногим отцом, закованным в броню из наростов.

Кожа Данила источала сильный неприятный запах — еще одно свидетельство быстро протекающих изменений. Первое время его рвало от зловония, следующего за ним по всюду. Но постепенно он привык и совсем перестал обращать внимание на вонь, пропитавшую бинты, одежду и квартиру, в которой он жил.

С улицы послышались шум и крики, Рокотов выглянул в окно на кухне. Во дворе стоял грузовик, рядом с ним вертелись трое рабочих в синих комбинезонах — выгружали мебель. Суетливые и юркие молодые парни старались побыстрее выполнить работу. За ними с тоской в глазах наблюдал грузный мужчина, его миниатюрная жена медленно шла к подъезду, а рядом с ней крутились двое малолетних детей.

«Они снова сделали правильный выбор», — вспомнил Алексеева Данил, глядя на обреченные лица новых соседей.

— Надя, идем скорей! Опоздаешь! — позвал Рокотов дочь, отходя от окна.

— Сейчас, — в коридоре послышались торопливые шаги, и спустя несколько мгновений на пороге кухни появилась симпатичная девчушка с большими синими глазами и красивой улыбкой, которая наполняла сердце Данила счастьем. — Оладушки!

— Садись, — сказал он, наливая в бокал какао. — Сколько у тебя сегодня уроков?

— Пять.

— Потом музыкалка?

— Угу, — она запихнула в рот оладушек, вымазанный абрикосовым вареньем. Данил улыбнулся, погладил дочь по голове рукой, перемотанной бинтами, и поцеловал в макушку.

Каждое утро Рокотов готовил Наденьке завтрак и отправлял в школу. Девочка полюбила Чалгаевск, в отличие от отца. Уже в первую неделю пребывания здесь сильные боли Нади притупились, и с каждой днем ослабевали, а через год исчезли полностью. Измененные клетки перестроили работу всего организма — болезнь отступила. Координация и речь восстановились. Девочка росла и хорошела.

Данил каждый день молился, чтобы все так и оставалось, и уродства никогда не проявлялись во внешности дочери. Сам он готов был переехать на химзавод, когда больше не сможет скрывать безобразного облика, но не хотел такой участи ребенку. Чалгаевск, который нельзя покинуть, Рокотов и так считал тюрьмой. Наде же, напротив, он виделся самым прекрасным местом на Земле. После тех страданий, что она перенесла в большом мире, девочка ни за что бы не уехала из города, даже если бы воздух не держал. Здесь, в Чалгаевске, она была счастлива.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Катуков

Последний штрих

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе: «Родился в городе Борисоглебск, закончил историко-филологический факультет. Публиковался в журналах „Новая Юность", „Сибирские огни", „Бельские просторы", „Edita", „Космопорт", „Мир фантастики" и др.; стихи попали в шорт-лист Всероссийского конкурса „Лапа Азора-2015“».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Смотрите, что у меня есть! — Лацис привалился к столу Немеца.

Бедняга, его рабочее место было первым на входе в редакцию. Лацис, как был, в пальто, в своей дурной шапке, больше похожей на шерстяной чулок, напяленный на тыкву, так и развалился на рабочем столе Немеца. — Да что вы за люди! Это же последний прижизненный автограф самого Вежляна!

— Прижизненный? — пытаясь изобразить насмешку, раздражённо сказал Немец, деликатно, по-кошачьи отталкивая сырого от дождя Лациса. — А бывают последние не прижизненные? — завглавреда, чистюля по части словоупотребления, брал на себя обязанность лечить речевые небрежности Лациса, внешне выражая это преимущественно как презрение и неприязнь.

— Да смотрите же, — не замечая Немеца, продолжал Лацис, — тут и дата, и подпись некому… некому… — он запнулся, дальнозорко отстраняя развёрнутую книгу.

— Неко-е-му… — прошептал, задыхаясь от ненависти, Немец.

— Да вот же, — шумливый Лацис бросил разваливаться на столе, резко встал, — вот же: «Дорогому Иову — неразборчиво — с сердечной радостью и с почти неизъяснимым чувством благодарности дарю я эту книгу одному из моих первых читателей и почитателей.

Пусть слова её будут — опять неразборчиво — и памятны, как мои чувства уважения и дружбы к Вам». Число и длинная закорючка.

Тут уж сбежалось полотдела. Окружили Лациса и чуть не задушили Немеца, который не успел встать и теперь оказался на дне забурлившей редакции. Все протягивали руки и поворачивали книгу к себе, чтобы рассмотреть грузную, одутловатую подпись, похожую на пароход, пустивший из трубы дымную гусеницу. На шум из своего кабинетика вышел сам главред.

— Что случилось? — попытался сказать он грозно. Но в глазах выскочил испуг. В тишине услышали писк Немеца и расступились.

— Это последняя книга Вежляна… — зав задыхался и краснел, поправляя пиджак, который с него почти содрали. — С подписью…

— Да не может быть! — оживился главред. — А ну-ка… — он подошёл к редакционному толковищу и ловко закинул разболтанные очки на нос, как велосипедист ногу на своего стального друга. И внутри квадратных ободов сквозь потёртые линзы профессионально качнулись оба глаза. Но и только.

— Да… это он… — сказал главред. Снял очки и закусил дужку. — Это он… Откуда у вас это? — Главред с надеждой осмотрел сотрудников. Дряблое, осевшее лицо осветила неуверенная улыбка. Случайные лохмотья причёски, которую он умудрялся сохранять каждый день. Пыльный заношенный пиджак. Вид человека, которого вдруг из праздника жизни выставили под дождь. И общее недоумевающее выражение лица — «за что?»

— Это последний автограф Вежляна, — весело сказал Лацис и улыбнулся.

— Последний прижизненный… — авторитетно добавил Немец, уже поправив пиджак и потускнев.

— Я нашёл книгу на развале у букиниста. Возле стены. Он торгует возле стены с тележки, как у грузчиков. Знаете, такой носатый, какой-то… репейный старик. Неприятный.

Главред прислонил книжку к подбородку, как будто припоминая старика. Согласно покачал головой — припомнил.

— Да-да-да… в своё время, молодой человек, — он задушевно посмотрел на сорокалетнего Лациса, — Вежлян был первым писателем в отечестве. Его именем называли котов!.. Как он писал! Как он писал! Его не стеснялись называть гением. Его поклонников было — полстраны. Власть его любила. Его буквально носили на руках — от одного края страны до другого. Он, бывало, сядет в свой автомобильчик и… Да, он был сказочно богат! — главред неуместно оживился, присел на стол Немеца, потеснив стопки невычитанного «самотёка». — Не поверите, но каждый год издавали собранья его сочинений. Каждый год! И он всё время куда-нибудь ездил на своей крошечной машинке. Выедет — а его тут же узнают, подхватят на руки и несут прямо в авто до следующего города. А там снова подхватят и снова несут. И такая эстафета без конца. И вот так его любил народ… Сейчас так не пишут. Считают старомодным.