Читать книгу "Небесная музыка. Луна - Анна Джейн"

Ее мать – крайняя в списке жен отца, великого грозного финансиста Мунлайта. Крайняя – значит, не последняя, как повторяет Эмма в порыве чувств в те редкие моменты, когда у них с Дианой случаются задушевные разговоры. Вернее, она думает, что разговоры задушевные, а Диана точно знает, что не может открыться матери больше, чем на десять процентов. Эмма находится в постоянной борьбе с двумя предыдущими женами отца: светской леди и бывшей актрисой, а еще – со следующими возможными претендентками, которых достаточное количество. Эмма – любимая дочь сенатора от правящей партии, и даже Диана понимает, что пока у деда есть влияние, отец не расстанется с матерью. Но их брак уже шаток.

Взгляд матери встревоженный и злой одновременно. Он портит всю безукоризненность образа.

– Что случилось? – тихо спрашивает Диана. Она всегда говорит тихо – по крайней мере, дома.

– Где ты была? – задает свой вопрос мать, словно не слыша ее.

– Нигде, – пожимает плечами девушка. Она действительно нигде не была уже два дня, с тех пор, как сделала татуировку. Во-первых, температура, во-вторых, весенняя сессия в Нью-Корвенском университете закончилась на прошлой неделе, и ей пришлось переехать из студенческого кампуса обратно домой. Диана хотела бы поступить в другое место – ее с детства влекла школа музыки Фэрланд, но ей пришлось изучать искусство в частном университете Бейли8, а не петь. Так хотел отец. Разве могла она пойти против его воли? Тогда, почти три года назад, ей ясно дали понять, что высшая школа искусств – большая поблажка для девушки из такой семьи. Она должна была изучать право или бизнес, а ей разрешили изучать искусство – никому не нужную дрянь. Блажь. Разве искусство поможет сделать деньги? Нет, если только ты не умерший сто лет назад художник, картины которого стоят десятки миллионов долларов.

Мать говорила, что если Диана будет слушать отца, то после окончания Бейли тот доверит ей создание фонда современного искусства. А разве было ей дело до какого-то там фонда, через который, скорее всего, будут частично отмывать деньги?

Нет.

О том, что Диана всегда хотела петь, родители не знали. Все, что они знали, так это то, что она занималась вокалом. Музыка для них была глупостью, как и любая ее мечта.

Ее любимая мечта.

– Не глупи, – шипит мать. Она с трудом сдерживает свои эмоции. – Диана Эбигейл Мунлайт! Отвечай честно – где ты была два дня назад?

– На девичнике Джоэллы, ты сама меня туда отправила, – недрогнувшим голосом отвечает девушка, хотя изнутри ее словно кипятком обваривает. Мать что-то узнала.

– Отправила, – подтверждает мать. Джоэлла – дочь ее подруги, они состоят в одном благотворительном клубе – организации для скучающих жен миллиардеров. – Только тебя там не было.

Диану обваривает кипятком второй раз. Откуда мать знает? На этом чертовом девичнике должна была быть уйма народу. Джоэлла заметила, что ее нет, и нажаловалась? Глупости. Или?..

– Пожалуйста, ответь.

– Мама, – осторожно говорит Диана, – я не понимаю...

– Ты все прекрасно понимаешь, – чеканит та. – Я повторю свой вопрос еще раз – где ты была?

Диана молчит. Говорить о том, что она была на девичнике, – глупо. Признаваться в правде – еще глупее.

– Я гуляла, – наконец произносит она.

– Где? – цепкий взгляд матери окидывает ее с головы до ног, будто ища подвох.

– По Гриффит-стрит, – называет Диана никогда не засыпающий район с элитными магазинами, кричащими бутиками и дорогими ресторанами. Он сверкает рекламным неоном, как бриллиантовое колье на шее города, обутого в изношенные кроссовки. – Мне хотелось побыть одной, проветрить голову, – добавляет девушка.

– Ложь, – качает головой мать. Ей надоело ходить вокруг да около, и она говорит то, что Диана не готова услышать:

– Ты была в тату-салоне.

– Что ты...

Она замолкает, потому что Эмма резким движением достает телефон и показывает фотографию, на которой Диана спускается по лестнице к двери, ведущей в подвальное помещение, над которой висит яркая пурпурная вывеска с черными буквами: «Плохая девочка. Тату». Стены вокруг разукрашены граффити. На перила облокотился курящий верзила в бандане, кожа на его накачанных руках почти до костяшек пестрит набитыми рисунками, особенно отчетливо виден скалящийся череп на предплечье. И сосредоточенное лицо Дианы тоже хорошо видно.

Мать явно негодует, а девушке становится смешно – она действительно плохая девочка, раз совершила такое. Но ей нравится быть такой. И нравится делать то, что она делает, – но если мать узнает и об этом, всему придет конец.

Мать знает лишь о татуировке. Славно.

– С ума сошла? – спрашивает Эмма звенящим от переполняющих чувств голосом. –

Что ты забыла в этом месте?

Диана не отвечает. Она не хочет прятать взгляд, потому что не считает себя виноватой, но и на мать смотреть тоже не хочет – пялится в серую стену.

– Ты сделала татуировку, – говорит уверенно мать, ее взгляд «прощупал» руки и ноги дочери. – Скорее всего, не маленькую – ты вышла оттуда через несколько часов. Я ведь права?

Диана пожимает плечами. Ее раздражает эта ситуация, ее бесит то, что за ней следят, но что она может поделать?

Мать, словно понимая это, вдруг резким движением задирает майку и, видя, чем и где украсила свое тело ее дочь, ахает. Для нее это как выстрел в голову. Дочь изуродовала свое тело!

Диана не ожидает этого и наконец поворачивается. В ее стальных глазах – вызов.

«Что? – спрашивает она. – Будешь ругаться?»

– Как пошло! В таком месте... – шепчет мать. – Ты что, проститутка?

– Нет, – позволяет себе приподнять уголки губ девушка. У матери странные ассоциации. И те, кто пытаются выразить себя, – маргиналы. По ее мнению, разумеется.

– Моя дочь – идиотка, – шепчет Эмма, цепко хватает ее за плечо и говорит то, что Диана не готова услышать:

– Твой отец знает об этом.

– Что? – переспрашивает девушка. Одно дело – если о том, что она была в салоне, узнает мать, а совсем другое – отец. Мать может потрепать нервы, но она – на ее стороне. А что ждать от отца – неизвестно.

– Он знает об этом, – повторяет мать. – А я совершенно случайно оказалась в курсе.

Мистер Марен помог, – добавляет она.

Мистер Марен – один из секретарей отца, и Диане кажется, что он слишком неравнодушен к матери, но думать об их возможной связи ей совершенно не хочется.

– Господи, какая же ты дура, Диана! – говорит мать и заламывает руки – в солнечном свете сверкает жемчужный лак. – Я сотни тысяч раз говорила – не раздражай отца. Не зли его! Будь с ним ласкова! А что ты? Ты все делаешь наперекор! Ты совершенно не хочешь побороться за наследство!