Читать книгу "Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина"

Помню, как меня приглашал в труппу Борис Ровенских, когда стал главным режиссёром Театра имени Пушкина. Я чувствовала себя как на невольничьем рынке. Он меня как-то всю трогал: о плечах говорил – русские, настоящие. Только что за бедра и за грудь не хватал. Потом я пришла к директору нашего театра Михаилу Семёновичу Никонову и сказала, что меня приглашает Ровенских. Сначала я ему выдала, что мне предлагают преподавать в ГИТИСе, а он мне ответил: «Ты педагог или артистка?» – «Артистка». – «Так вот и оставайся артисткой».

Михаил Семёнович был гениальный. Он выпивал, у него случались запои. Однажды он шёл своей размашистой походкой по театру, а на его пути стояла актриса Этель Марголина, хорошенькая, нет – просто очень красивая женщина. У нас в театре было две Этели: Марголина и Ковенская. Ковенскую Завадский взял к себе после расформирования еврейского театра Михоэлса. Другие боялись, а Завадский взял. В этом плане он был очень благородный человек.

Так вот, Михаил Семёнович шёл, шёл, сильно выпивши, мимо Марголиной, а потом ей рукой по попе дал и проследовал себе дальше. Он был такой русский размашистый человек, но алкоголик. Зато душевный: всех чувствовал, всех знал. Когда я ему сказала, что меня Ровенских зовёт, он дал совет: «Ты знаешь, ты будешь зависеть от него. И тебе придётся ещё быть кем-то. Поэтому я тебе не советую. А здесь ты свободна». И это было абсолютной правдой.

Борис Ровенских пригласил меня посмотреть спектакль. Я пришла и увидела на сцене светловолосого мужчину (он играл какого-то кубинца) красоты необыкновенной. Длинноногий, с фантастическим темпераментом, неповторимым голосом, фиалковыми глазами – ни у кого я не видела таких! Я подумала: «Боже мой, есть же счастливые женщины, которые бывают рядом с таким мужчиной». Это был Леонид Марков. А потом он пришёл к нам в театр.

Он перешёл к нам и переиграл почти весь классический репертуар: Лермонтова, Тургенева, Чехова, Достоевского, Толстого. Юрий Завадский взял его в расчёте на то, что он заменит Николая Мордвинова в «Маскараде». Сыграл Лёня, конечно, хорошо. Потом он стал первым артистом театра. Я с ним сыграла в семи спектаклях. Партнёром он был потрясающим.

Помню, он играл Егора Булычёва, а я – его нелюбимую жену. Когда начались репетиции, я подошла к Виктюку: «Там же нечего играть! Как быть?» – «Во-первых, твоя героиня набожна, во-вторых, любит его безумно, до потери пульса». И я начала играть смертельно влюблённую женщину. Смотрела на Маркова и смеялась, чтобы хоть как-то вызвать его интерес. Лёнька понял, что я по своему идиотизму слишком много беру на себя. Ему это не нравилось, и он стал дразнить меня на сцене. А в спектакле мне хоть бы что – ещё пуще заливалась от восторга, что он обращает на меня внимание. С тех пор Марков меня слегка опасался.

В спектакле «Они сражались за Родину» Марков играл раненого бойца, а я – медсестру Зою. Мизансцена была такая: я подбегала к нему и приговаривала: «Ой, миленький, миленький, сейчас, сейчас…», тащила, пока в меня не попадала вражеская пуля. И режиссёр мне сказал: «Даже умирая, она закрывает своим телом бойца!» Надо – значит надо.

Марков лежит на животе, я падаю ему на спину и чувствую, как его руки пробегают по мне. Я взвизгиваю, потому что меня пронзает высоковольтная дуга. Начинаю хохотать, со мной творится что-то невообразимое. Конечно, я была влюблена.

Однажды мы пришли на репетицию, я играла Юлию Павловну Тугину, а он – Фрола Федуловича Прибыткова. Нам объявили, что Юрия Александровича Завадского не будет. Тогда Марков подошёл к авансцене и заявил второму режиссёру: «Передайте Юрию Александровичу, что я с Талызиной без него репетировать не буду!» И ушёл.

«Цитата» – спектакль Театра имени Моссовета. Слева направо: Муравьёва, Марков, Стеблов, Талызина

У Лёни была невероятная сексуальная привлекательность, особая мужская манкость, которая перехлёстывала через рампу. Женщины сходили по нему с ума. Щедрый, жестокий, нежный, грубый – в нём было столько всего! Он был потрясающим актёром, но очень пил. Он предложил мне выйти за него замуж. Лёня как раз разошёлся с женой, а я была несвободна. Я подумала, что меня ждёт повторение того, что я уже имела. Тем более что Марков виделся мне необузданной стихией. Я отказала, потому что были для этого основания. Он сказал: «Если бы мы поженились, то театр был бы наш. Мы бы перевернули этот театр!»

Это был потрясающего дарования актёр, что называется, от Бога. Жаль, что у него не сложилось в кино. Он из-за этого страдал, комплексовал. Только под конец жизни снялся в картине «Мой ласковый и нежный зверь». Лёню недооценили, и кинематограф от этого пострадал. Я могу сравнить Маркова только с Марлоном Брандо.

Будучи молодой актрисой, я ходила смотреть все спектакли нашего театра. Видимо, я производила впечатление наивной девушки, и поэтому ко мне все артисты стали относиться очень хорошо.

Гастроли нашего театра шли в Сочи и в Краснодаре. И вдруг произошла накладка. В спектакле «Наша дочь», где главную роль играла Нелли Молчадская, был персонаж – девочка-подружка. А исполнительница этой роли была занята в каком-то основном спектакле, который шёл в Сочи. Приняли решение: «Пусть сыграет Талызина. Это будет её боевое крещение».

Меня отправили на каком-то кукурузнике, я приехала за день до спектакля. А сцена у меня была с Молчадской и Сошальской. И они на всю жизнь остались моими первыми учителями. Нелли Молчадская мне сразу сказала: «Валя, никогда не опаздывайте и никогда ни о ком плохо не говорите…» Нелли дала мне много советов. Она очень хорошо начинала и вполне могла стать большой актрисой, но у неё не произошёл переход к возрастным ролям.

И когда мы пришли с Нелли к Варваре Сошальской, то Варвара (она была очень красивая женщина) сидела в каком-то цветастом халате. Она сказала: «Даже если вы ни одного слова не скажете, мы с Нелли сыграем. Так что не волнуйтесь, не переживайте».

Я, конечно, очень волновалась. Текста у меня было немного. По сюжету я учила Нелли, как из двойки сделать пятёрку. Потом приходила Сошальская (она играла мать), дочь ей показывала дневник, и она говорила: «Так ты тут подтёрла, что ли?..» И это уже был конфликт в советской пьесе.

Никогда не забуду, с какой доброжелательностью они ко мне относились. А я всегда смотрела на них снизу вверх, с придыханием, как на моих учителей. Потом я говорила Нелли: «Вы же не знаете, что я вас очень люблю». Она смущалась: «Господи, да за что меня любить?» – «Я вас люблю ещё с того краснодарского спектакля…» И всегда, что бы ни говорила Нелли, а она говорила жёстко и очень точно, я принимала. Очень часто я от неё слышала, что халдизм – это ужасно. Ну, я опаздывала – и ничего не могла с этим поделать…

А Варвара Сошальская оставалась до конца моей подругой. Варвара была петербурженка, красивая женщина, очень умная. Она курила, играла в преферанс. Я бы сказала, она была не бытовая женщина.