Читать книгу "Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина"

Мой приход на работу в Театр имени Моссовета совпал с гастролями в Сочи. А я, естественно, ещё не была занята в спектаклях и только ходила на представления. Сидела в оркестровой яме, потому что зал был полный, яблоку негде упасть, и оттуда следила за игрой актёров.

Давали «Виндзорских насмешниц». Там играл потрясающий актёр – Сергей Сергеевич Цейц. Изящный, худой, лёгкий, безумно остроумный. Я была от него в полном восторге. Он говорил мне: «О! Тализ!» И я скукоживалась, хохотала, и в этой оркестровой яме ещё сползала вниз, боясь, что меня кто-то увидит.

Сергей входил в команду Плятта, которая обожала разыгрывать других актёров. Борис Иванов, Сергей Цейц, Ростислав Плятт и Алексей Консовский были мастерами в этом деле. Мишу Погоржельского они разыгрывали просто на раз, он был очень смешлив – пальчик покажи!

Однажды они поехали в Ташкент со спектаклем по пьесе Сафронова «Миллион за улыбку», который поставила Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф. Погоржельский играл героя, а героиней была Людмила Шапошникова. И по сюжету между ними происходил разрыв, они поссорились. А Цейц был другом семьи.

Входит Погоржельский, а друг семьи, Цейц, лежит на диване, головой к зрителям. Лежит, закрывшись газетой, и у Погоржельского идёт текст: «Что ты тут разлёгся?» С этими словами он отдёргивал газету и говорил: «Убирайся отсюда!»

На гастролях в Ташкенте Цейц сказал Погоржельскому: «Миша, помнишь, у нас в прошлом спектакле что-то не получилось…» В общем, он ходил возле него, показывая своё лицо. А в последнюю секунду он наклеил себе какие-то маленькие усики, натянул тюбетейку, взял сигарету и улёгся. И когда Погоржельский, не ожидая подвоха, произнёс: «Что ты тут разлёгся?» и сбросил газету, Цейц выдал: «Салям алейкум». Всё.

Надо было знать Мишу! Он уже не мог вымолвить ни слова, не то что сказать «убирайся». Салям алейкум! В Ташкенте, где везде товарищи-узбеки… Погоржельский так стал хохотать, Карташова тоже хохотала, она чуть не описалась от смеха. И Погоржельский ушёл со сцены со словами: «Пусть эта курва доигрывает сам спектакль, я не могу».

Вообще театр разделился на тех, кто смешит, и на жертв, которых смешат. Я была, безусловно, жертвой. И годы ничего не изменили. В душе я осталась всё той же смешливой девочкой, которой тоже пальчик покажи! Вот играю в антрепризе с прекрасным актёром Юрой Черкасовым. У нас есть сцена, когда он показывает паралитика, который хочет жениться на главной героине. Я не могу сдержаться! Смеюсь и становлюсь спиной к залу. Нельзя же сказать: «Юра, что ты меня смешишь?» Это моё личное дело. А зал просто катается.

Когда меня смешили на сцене, я ничего не могла с собой поделать. Я помню, что со мной делали партнёры в спектакле «Первое свидание»! Что там вытворяли Вадик Бероев и Сара Брегман! Она играла какую-то общественницу, а Вадик – управдома. И они сговорились и как-то так встали, что я оказалась между ними: он за моей спиной, а она спереди. И Сара кидала через мою голову портфель, а Вадик там его ловил. Я начинала хохотать. Я просто умирала от их игры. Они за полторы минуты делали из меня отбивную котлетку или мокрую лужу и уходили довольные.

Но спектакль катился дальше, и я появлялась потом в сцене, где – алкоголик-папа и двое сирот-детей без матери. Я заходила к ним в комнату и продолжала хохотать до невозможности. И мне говорили: «Валя, что же такое? Ну что ж вы входите и хохочете?» А я не могла остановиться. Дошло до того, что я пошла жаловаться Михайлову: «Константин Константинович, сделайте что-нибудь».

Надо сказать, что он тоже был мастер розыгрышей. Он на меня посмотрел как на насекомое, как на муравья, мол, что я говорю, это моё личное дело – смеюсь я или нет: «А каким образом я могу что-то сделать? Извольте собраться и не смеяться!» Я умоляла: «Ну, может, вы им скажете! Сделайте так, чтобы они меня не смешили!» – «Как я могу это сделать? У вас мизансцена, другой режиссёр. Ну, они так играют. Это ваши проблемы, раз вы не можете сдержаться…»

Боря Иванов тоже блестяще мог рассмешить. Мы делали «Тревожную ночь на диване». Боря играл персонажа, которого подозревали в убийстве. Мы вчетвером стояли параллельно зрительному залу, а Боря, спускаясь с лестницы с палкой в руках, в гнетущей тишине, медленно шёл мимо нас в другую кулису Он останавливался напротив меня и молча смотрел. Я начинала хохотать, и он проходил дальше. Я думаю: ну, в конце концов, не буду стоять в этом ряду, отойду на четыре шага назад. Боря доходил до этого места, опять смотрел, и у меня начинался приступ хохота. Потом я сказала: «Больше у вас ничего не получится». Я повернулась лицом к самому заднику, чтобы этот взгляд на меня не действовал. И Боря что придумал: на моём уровне стукнул два раза палкой, я опять начала хохотать, у меня затряслись плечи…

«Царствие земное». Жёнов и я. Цыплёнок и МЭРТЛ

А я никогда не умела смешить. Помню, в телевизионной постановке мы сидели в кадре с Марковым и ели борщ. Я играла повариху, а он – какого-то работника или прораба. Он поднимал голову, и у него с губы почему-то свисала капуста. Выглядело это очень смешно. Не в силах сдержаться, я просто поворачивалась спиной к камере и начинала хохотать. И потом уже режиссёр сказал: «Лёня, ну не надо этой капусты». Он спрашивал: «Почему?»

Вера Марецкая была хозяйкой театра. Подруга Завадского, его правая и левая рука. Когда строился театр, Завадского никто не знал. Это потом уже он стал лауреатом Сталинской премии. А она была всенародной героиней. Конечно, она открывала любые двери.

Выглядело это так: сначала шла Вера Петровна, за ней следовал Завадский, а за ним – Плятт. Мощная троица. Вера Петровна была умная женщина. Завадский о ней написал: «Умна, как бес. Всегда знает, что делает, и почему, и зачем, и главное – как».

Он её оставил, когда их мальчику, Женьке, было 4 года, и ушёл к другой – блистательной Галине Улановой. И Вера Петровна нашла в себе силы, как женщина, всё простить и забыть. Восхищение и обожание, с которыми она смотрела на Завадского в молодости, когда он был её педагогом, сохранились. Переломив в себе обиду, она стала его верной помощницей. Наверное, не каждая женщина на это способна.

У Ирины Сергеевны не было той славы, как у Веры Петровны. Она не была народной артисткой СССР и не снималась в «Члене правительства», но у неё были мозги гениальные.

Марецкая заботилась о том, чтобы у Завадского была еда, чтобы его обслуживала домработница. Она обеспечивала ему полный комфорт. Всё она взяла на себя, и вечер, и утро они проводили вместе. Эти жёны работали в одном театре и уживались нормально: интеллигентные были абсолютно. И отношения поддерживали соответствующие: Верочка «вы» и Ирина «вы». А за спиной Ирина Сергеевна дружила с Любовью Петровной Орловой и Фаиной Георгиевной Раневской, а Марецкая ни с кем не дружила. Она была женщина сложная… И конечно, держала театр.

Она Завадскому подсказывала. Однажды я к ней пришла и заплакала, что у меня нет работы. А она сказала: «Чего ты раскисла здесь? Чтобы твои золотые всегда блестели». Я спросила: «А театр убивает человека?» У меня даже такие мысли бродили в голове. Марецкая подняла глаза: «Кого убил театр?» Я назвала одну артистку. «Да она уже давно мёртвенькая. Это не пример. Делай программы, делай что угодно, но не останавливайся». Вот это она мне сказала.