Читать книгу "Октябрьский детектив. К 100-летию революции - Николай Лебедев"

«Нужно заметить, что общественное мнение союзных стран и их правительств, вначале чрезвычайно благожелательно настроенных к Керенскому, после июльского разгрома армии резко изменилось. И посланный правительством для ревизии наших заграничных дипломатических миссий Сватиков имел полное основание суммировать свои впечатления следующими словами доклада: “Союзники смотрят с тревогой на то, что творится в России. Вся западная Европа — с Корниловым, и ее пресса не перестает твердить: довольно слов, пора приступить к делу”. Еще более определенные и вполне доброжелательные отношения сохранили к Верховному иностранные военные представители. Многие из них представлялись в эти дни Корнилову, принося ему уверения в своем почитании и искренние пожелания успеха; в особенности в трогательной форме это делал британский представитель. Слова и чувства. Реально они проявились только в декларации, врученной 28 августа Терещенко Бьюкененом в качестве старейшины дипломатического корпуса. В ней в изысканной дипломатической форме послы единодушно заявляли, что “в интересах гуманности и в желании устранить непоправимые действия они предлагают свои добрые услуги (посредников) в единственном стремлении служить интересам России и делу союзников”»[56].

Удивительно, что Деникин, в желании обелить Корнилова (заодно и себя лично) скрупулезно описавший личные и интимнейшие переговоры многих участников событий, предшествующих мятежу, не удосужился отметить одно событие. А именно — оставление 12-й армией Рижского плацдарма и самой Риги 19 августа по личному приказу Главнокомандующего генерала Корнилова, жаждавшего открыть дорогу немцам на Петроград. О том, чтобы сдать Ригу, он открыто угрожал еще на Государственном совещании в Москве 13 августа.

26 августа, когда последние русские подразделения покидали город, князь Львов передал Керенскому от Корнилова ультиматум:

«1) Объявить г. Петроград на военном положении.

2) Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего.

3) Отставка всех министров, не исключая и министра— председателя, и передача временного управления министерств товарищам министров, впредь до образования кабинета Верховным главнокомандующим».

Уже потом, когда все кончилось, в корниловских кругах пошли разговоры, что это был не ультиматум, а некие пожелания. А вообще история с ультиматумом была интригой Савинкова, который сам метил на роль диктатора. Инициатором этих разговоров были «сидельцы быховской тюрьмы», куда посадили руководителей мятежа.

Тем не менее Керенский знал, что еще в дни Московского совещания начались угрожающие передвижения верных Корнилову частей: на Петроград из Финляндии двигался кавалерийский корпус генерал-майора Долгорукова, а на Москву — 7-й Оренбургский казачий полк. Вслед за тем в районе Невеля, Новосокольников и Великих Лук были сконцентрированы наиболее надежные, с точки зрения Корнилова, части: 3-й кавалерийский корпус и «Дикая» дивизия под командованием весьма правого по политическим взглядам генерал-лейтенанта Краснова. Смысл этой концентрации, абсурдной с военной точки зрения, был прозрачен: создавался плацдарм для похода на Петроград.

В принципе, Керенский был не против ввода в Петроград 3-го конного корпуса генерала Крымова. Более того, кулуарно Керенский сам провоцировал мятеж. Он мало сомневался, что казаки разгромят большевиков, а заодно, по выражению Верховского, повесят всю гоцлибердановщину, то есть всю группу социальных интриганов в составе Чхеидзе, Церетели, Либера, Гоца, Дана и прочих. Но в этом случае существовала прямая опасность и самому попасть под горячую руку, оказавшись на фонарном столбе, тем более что Крымов считался его личным врагом, а в корниловском окружении ему заочно был вынесен смертный приговор.

Как и следовало ожидать, правительство отрешило Корнилова от командования и приказало остановить движение 3-го конного корпуса, который он, сняв с фронта, направил к Петрограду. Верховский в Москве отреагировал незамедлительно:

«Но ведь это измена родине. В то время как враг атакует Ригу, нельзя направлять лучший корпус в тыл».

Корнилов отказался выполнить и тот, и другой приказы. Так что это на его совести — начало Гражданской войны в России, длившейся четыре года и приведшей к миллионным жертвам.

Деникин вспоминает:

«Нравственной поддержки Корнилов не получил. 27-го на обращение Ставки из пяти главнокомандующих отозвалось четыре: один — “мятежным” обращением к правительству, трое — лояльными, хотя и определенно сочувственными в отношении Корнилова. Но уже в решительные дни 28-29-го, когда Керенский предавался отчаянию и мучительным колебаниям, обстановка резко изменилась: один главнокомандующий сидел в тюрьме; другой (Клембовский) ушел, и его заменил большевистский генерал Бонч-Бруевич, принявший немедленно ряд мер к приостановке движения крымовских эшелонов; трое остальных засвидетельствовали о своем полном и безоговорочном подчинении Временному правительству в форме достаточно верноподданной. Генерал Пржевальский, донося Керенскому, счел нужным бросить укор в сторону Могилева: “Я остаюсь верным Временному правительству и считаю в данное время всякий раскол в армии и принятие ею участия в гражданской войне гибельным для отечества”… Еще более определенно высказался будущий военный министр, ставленник Керенского, полковник Верховский, объявивший в приказе по войскам Московского округа: “Бывший Верховный главнокомандующий… в то самое время, когда немцы прорываются у Риги на Петроград, снял с фронта три лучших казачьих дивизии и направил их на борьбу с правительством и народом русским”»[57].

Керенский же, известный всей России как Главноуговаривающий, в момент своего самопровозглашения Главнокомандующим не нашел ничего лучшего, как предложить через Терещенко генералу Алексееву занять должность начальника своего штаба, ибо в противном случае на это место будет назначен генерал Черемисов. Старый генерал расплакался:

«Вы понимаете, что это значит? На другой же день корниловцев расстреляют!».

Тем временем события на «фронте» разворачивались своим ходом. Большевики вновь оказались без своего высшего руководства, ибо Ленин и Зиновьев отсиживались в Разливе, Свердлов исчез неизвестно куда, кажется в Екатеринбург, Троцкий на тот случай, если начнут вешать гоцлиберданщину, расположился в самом охраняемом месте — в тюрьме, «многознающая десантура» ушла в подполье. Организация же отпора «корниловщине» легла на плечи Сталина, Кирова и их сторонников. Первым делом они вытребовали от дрожавшего за свою шкуру Керенского вооружения рабочих города. Во-вторых, они связались с генералами оперативного управления Генштаба, которые, используя свои каналы связи, разогнали эшелоны Крымова по 8 железным дорогам в разные стороны от Пскова. Сами же большевики направили навстречу этим эшелонам кучу агитаторов. Верховский сообщает результаты всех этих действий:

«Туземная дивизия, направлявшаяся по железной дороге через Вырицу на Петроград, в ночь на 29 августа вынуждена была задержаться у Павловска, то есть в двадцати пяти километрах от столицы, так как путь оказался разобранным. Князь Гагарин, командир бригады, шедшей в голове с ингушским и черкесским полками, высадился из вагонов и в конном строю направился к Павловску, но был встречен огнем частей, высланных Петроградским Советом ему навстречу. Он не решился с двумя полками атаковать в то время, когда весь корпус в составе 86 эскадронов и сотен тянулся где-то далеко по железнодорожным путям, и стал ждать подкреплений и распоряжений.