Читать книгу "Crazy - Бенджамин Леберт"

— Чтобы оставить жизнь позади.

— Чтобы оставить жизнь позади? Не понял. Разве, чтобы получить что-то новое, обязательно оставлять старое позади?

— Думаю, что да. Иначе не будет движения.

— А зачем двигаться? Пусть все остановится! — говорит Шарик. — Зачем мы все время идем вперед? Мы ведь с таким же успехом можем и остановиться. Перевести дух. Спокойно рассмотреть то, что уже получили.

— Нет, так не выйдет.

— Почему? — спрашивает толстый Феликс.

— Потому что тогда пришлось бы остановиться всему. Если мы будем спокойно рассматривать то, что уже получили, то ему тоже придется остановиться. А если мы будем стоять на месте, то не получим больше ничего. Вечный покой. Мальчик мой, скажи откровенно, что бы ты выбрал — вечный покой или вечное движение?

— Вы только что спели песню жизни? Я прав? — спрашивает Шарик. — Ее поют все, кто состарился?

— По-разному. Состарится человек или нет — решает случай. А кому петь песню — решает только Бог. Все очень просто.

— И это, по-вашему, просто? — спрашивает толстый Феликс. — Уж больно запутано. Мне кажется, я никогда не буду старым и никогда не буду петь никаких песен жизни. На самом деле гораздо проще жить в мире, которого не понимаешь. Не буду я старым. Старость — это для меня слишком крези. Лучше уж оставаться самим собой. Феликсом Брауном. Лет мне шестнадцать. Рост метр шестьдесят четыре. Вот и всё.

— Всё решает случай, — повторяет старик.

— Какой там случай! — возражает Янош. — Нет ничего случайного. Есть только судьба.

— Разве нас с вами свела судьба?

— Может быть. А может, нам просто не повезло. Мне шестнадцать. Жизнь продолжается. И мне совсем не хочется, чтобы люди, ушедшие дальше меня, объясняли, как идти вперед. Последние шестнадцать лет я продвигался вперед без вашей помощи и, скорее всего, следующие, даст Бог, лет шестьдесят пять буду вынужден двигаться без ваших советов. Поэтому оставьте меня в покое. Очень хорошо, что вы поете песню жизни. Сходите в дом престарелых и научите пению тамошних постояльцев. Вот они обрадуются! А мне дайте жить. И сами живите. И так все плохо. Мы только что сбежали из интерната. И мне кажется, что нам еще понадобятся наши молодые жизни. И чешите отсюда со своей вонючей песней жизни!

Глаза Яноша сужаются. Он злится.

— Ваш приятель всегда так груб?

— Натурально. Ведь это он изобрел слово «грубость», — отвечает Шарик.

— Когда я сам был наверху, в интернате Нойзеелен, у нас тоже был один такой. Наш предводитель. Такой же грубый. Ксавьер Милс. Не знаю, что из него вышло. По-моему, он стал скульптором или что-то в этом роде. Давно. В Мюнхене. Я не слышал про него уже лет пятьдесят. Может, его и в живых-то нет. Как я понимаю, остался только я. Вот так. Жизнь есть жизнь. Говорите, вы удрали? А где будете ночевать? Если вы направляетесь в Мюнхен, то, насколько я могу судить, перспективы у вас самые печальные. Там быстро ничего не найдешь. Я бы не советовал ночевать на скамеечках в парке. Мюнхен опасен. Особенно ночью. Вокруг шныряют забавные типы. Не исключено, что вам лучше всего остановиться у меня. У меня маленькая квартирка. Конечно, места немного, но вам хватит. По крайней мере, ничего не случится. В этом можете быть уверены. Я живу там уже двадцать пять лет. Один. И еще ни разу со мной ничего не случилось. На кладбище Нойзеелена, где похоронена моя жена, и то опаснее. Насколько я помню, у меня есть даже пара одеял.

Шарик, Флориан и тонкий Феликс оборачиваются. Они в сомнении. Янош делает страшное лицо. Подсаживается ко мне.

— Не нравится мне этот старикашка, — шепчет он, — какой-то смешной. Что-то в нем не так. Не хотел бы я оказаться в его квартире. По-моему, он шизанутый.

— Ну, этого мы не знаем. Может быть, это просто общительный пожилой человек, который желает нам только хорошего. Слышал, он и сам учился в Нойзеелене. Вполне возможно, что он хочет нам помочь. Наверное, ему понятны наши проблемы, он же вроде ясновидящего.

— Трепло он, а не ясновидящий. Мама всегда говорила, что болтунов лучше не слушать. От них следует держаться подальше.

— Тогда и от тебя самого следует держаться подальше. Все мы болтуны. Он просто старый.

— Вот именно. Он старый, а мы молоды. Не состыковывается. И никогда не состыковывалось. Старики ко всему относятся по-другому. Терпеть нас не могут. А мы их. Да ни один пацан во всем мире не потащился бы с этой развалиной в Мюнхен. И что он тут забыл? Ведь живет-то он в Мюнхене!

— Может быть, он приезжал на могилу жены. У него наверняка была причина здесь появиться.

— Не верю я во все это. А вдруг он самый обыкновенный стукач из интерната? Возьмет и заложит нас.

— Ничего не заложит. Давайте поедем с ним. Фло и остальные тоже так думают. Правда, парни?

— Мы едем со стариканом, — говорит толстый Феликс, — мужик без базара. В любом случае, это лучше, чем ночевать на скамейке в парке. У него мы совсем неплохо устроимся, мне так кажется. Ты с нами, Янош?

Глаза Яноша мрачнеют. В них полыхают молнии.

— Может быть, кто-нибудь сумеет мне объяснить, почему, какое бы дерьмо ни появилось, первыми в него вляпываемся именно мы?

— Потому что мы живем. И потому что мы молоды, — говорит Флориан.

— Это не аргумент.

— Ничего подобного. Самый аргументный аргумент. Мы просто живем в этом мире. И пока мы здесь, мы имеем полное право первыми вляпываться в любое дерьмо.

— А ты, Леберт, ты тоже так считаешь?

— Думаю, что это правильно.

Толстый Феликс подходит к пожилому господину.

— Мы поедем с вами. Через пять минут автобус.

Янош смотрит на небо. Уже довольно темно. Перед нами мрачная и одинокая главная улица. Мне немного страшно. Чертовски захватывающие обстоятельства. Так я еще никогда себя не вел. Хотя, по-моему, так говорить я могу в конце каждого дня, проведенного в интернате Нойзеелен. Все время что-то чертовски захватывающее. Всё в новинку. А ведь я здесь уже целых четыре месяца. Удивительно, как быстро летит время.

— Я знаю, что я ничего не знаю, — подает голос Янош. — Так, кажется, сказал какой-то философ?

— Понятия не имею. А это обязательно нужно знать? — говорю я.

— Что обязательно нужно знать? Что ничего не знаешь?

— Да нет. Обязательно нужно знать, кто это сказал?

— А-а-а. Ну да, я думаю, что это нужно обязательно знать.

— И кто же это сказал?

— Понятия не имею. Но в принципе, не все ли равно. Кто такие философы — пустобрехи какие-то! Думают, что должны что-то объяснять. Да разве вообще нужно что-то объяснять! Достаточно только посмотреть вокруг. И сразу понятно, что мир очень красив. А все их высказывания — это полный бред.