Читать книгу "Крушение лабиринта - Ярослав Астахов"

Таурий простирает к диску левую руку вперед ладонью.

Исчезла глубина в камне. Пропали небо и океан. И остается лишь темное зеркало полированной поверхности, и отражена в нем рука, и светлое пятно тоги, и огни факелов.

Но это длится лишь миг. Затем – вновь ясный и спокойный свет полдня заливают каверну. Но изменилось видимое внутри диска. Что представало отдаленными точками – переместилось ближе и обрело детали и очертания. Собравшиеся у диска могут теперь увидеть, что это такое именно: три мощных боевых корабля, покачивающиеся на волнах.

Как будто бы они вот здесь, рядом. На расстоянии гораздо более близком, чем на выстрел из лука.

И за кормой трех этих передовых судов – густое колыхание несметных крестовин рей и мачт. Захватническая армада, уже развернутая в боевой порядок… нацеленная на Остров.

Тяжелый вздох вырывается у какого-то из богов.

Собравшиеся поднимаются со своих мест. Безмолвно приближаются к Таурию и обступают диск. И вглядываются, без единого слова, в пространство моря.

У наблюдаемых вражеских судов осадистый узкий корпус. И низковатая над ним единственная мачта, и крепится к ней широкий и плотно свернутый, пока, парус.

Носы-тараны далеко вытянуты вперед, их линия убегает полого под воду. И это придает кораблям вид лезвий – порождений кошмара: тяжелых острых клинков, что были брошены в воду и вот – не тонут, и самоуверенно хищно покачиваются на мелких волнах…

Фигурная же корма кораблей, напротив, поднята высоко, и она загибается даже несколько вперед – круто, и одновременно с каким-то легким изяществом – подобием хвоста играющего дельфина.

– Весь флот микайнов… – цедит с расстановкою Таурий, щурясь, всматриваясь. – Как это предрекал Сандрий. Неужто старику вправду открыто будущее?

Переднее из чудовищ войны начинает распускать парус.

Одновременно и ряды его длинных весел, виднеющиеся по бортам, приходят в согласованное движение. Их узкие тяжелые лопасти почти что не поднимают брызг.

На палубе видны воины в глухих шлемах, сдвинутых, пока, на затылок. Они переговариваются и всматриваются, прищуриваясь, в далекий берег.

– Микайнский царь отдал приказ наступать, – обращается к богам Таурий, оставаясь в пол-оборота к диску. – Еще бы! Ведь мы позволили кораблю их разведчиков безнаказанно достичь берега. И даже попустили смерть некоторых людей Благословенного рода. И собственные наши действия выглядели как не особенно сильный удар в ответ, к тому же и запоздалый. Что же! Я думаю, цель достигнута. Дражайшие наши гости введены в заблуждение: они воображают теперь, что и вправду способны взять нас, богов… численным превосходством!

– А-ха-ха-ха-ха-ха! – разражается вдруг неистовым смехом царь. И делается лик его дик, и Таурий, повернувшись в пол-оборота, спрашивает: – Какого мнения придерживается об этом… стратег Этрурий?

И эхо этого имени, сказанного чуть громче, нежели остальные слова горделивой речи, мечется по каверне. Еще рассыпается канитель отзвуков по неправильностям пустот, а названный уже покидает место и становится рядом с Таурием. Свет солнца, бьющий из диска, позволяет в подробностях видеть своеобразные черты этого лица.

У великана-стратега крупноватые скулы. У него тонкий, капризный рот. И глубоко посаженные глаза – из тех, которые почему-то кажутся голубыми издали, но вблизи – серые.

Они могли бы быть и красивыми, эти большие глаза правильного разреза с чуть-чуть приподнятыми внешними уголками… если б не слишком узкие, какие-то словно бы постоянно целящиеся зрачки.

– Слава тебе, Этрурий! – восклицают некоторые из богов.

И умолкает эхо их возгласа. И опускается тишина.

Особенная тишина… жгучая.

Этрурий совершенно недвижен и может показаться, что он… дремлет стоя. Его могучие руки опущены свободно вдоль тела, глаза прикрыты. А плечи широко и вольно расправлены, голова запрокинута чуть назад. Дыхание глубоко и ровно… и медленно, словно это дыханье моря.

Внезапно веки распахиваются.

Явившиеся злые зрачки теперь уже совершенно точечны и напоминают острия темных игл.

И чернота их горит. И будто бы она – молния, бесконечно длящаяся… Этрурий поворачивается и становится прочно, как изваяние, перед диском.

И вперивает в него взгляд.

К этому мгновению уже вся армада, как одно судно, летит вперед. Широкие багровые паруса развернуты и напряжены ветром. Как если бы сошла с небес туча – да не с теперешних небес полудня, а с иных – мятущихся, предгрозовых и вечерних. И мчится по-над волной, и ярятся, перекатываясь, упругие ее заряженные громами клубы…

На выгнувшихся вперед полотнищах белой краской изображена рыба. Шипастая, наплывающая с открытой пастью. Сверкающие ряды весел взлетывают из волн.

Стратег Этрурий недвижен. Его застывший профиль напоминает изображения на монетах. Какое-то дрожание воздуха занимается около головы его. Не такое, как можно видеть над раскаленным пеплом. Промелькивают фиолетовые быстрые искорки, схватываемые едва глазом… они сливаются в тончайшую сеть, густеющую все более…

И легкая волна холода распространяется от Этрурия. Она заставляет поеживаться богов, стоящих близко к нему.

Глаза стратега моргают. Одновременно все тело его отклоняется чуть назад. В сей же миг – передовое судно микайнов охватывает огонь! Взвивается неукротимой свечой высокое, яркое – даже под солнцем – пламя!

Корабль, что был мгновение назад невредим, полыхает весь. От носа и до кормы. От паруса и до киля – судя по вырывающимся из волн около его бортов пузырям и разлетающимся стремительно клочьям пара. Как будто бы все дерево флагмана оказалось в единый миг пропитано маслом – и масло вспыхнуло.

Ни одного движенья на пылающей палубе. Не мечутся в отчаянии схваченные огневым клубом. Не падают, проламывая в исступлении поручни, в воду за борт. Настолько велика сила жара: всех, что были на корабле, в единое мгновение взяла смерть.

Армада продолжает мчаться вперед.

Не нарушая строя, не убавляя скорости.

Стремительные корпуса-лезвия, хищные, проницают пар; верхушки мачт проплывают, вспарывая клубы дыма, растекшиеся над волнами…

Порывы ветра расчищают пространство. От уничтоженного пламенем судна остался лишь обгорелый остов. Он кренится и медленно идет под воду, и его шпангоуты, воздетые к небесам, курятся черной копотью.

Сквозь них заметен корабль, который несколько отличается от прочих судов микайнов. Он более широк и осадист. Он медленно разворачивается… Нелепое угловатое сооружение возвышается его на корме. Проходят в колдовском диске перед богами мощные брусья, запрокинутые назад. Они несут чашу с камнем.

Тяжелое боевое судно выравнивается по курсу, обойдя останки сгоревшего. Его блестящие весла, в очередной раз погрузившись в воду, вдруг замирают. Рождается широкий шлейф пены… Метательная чаша словно возникает из ничего над грязно-багровым парусом. И падает, обессиленная, обратно. По центру смотрового диска богов начинает расти крутящийся, неудержимо близящийся угловатый скальный обломок.