Читать книгу "Итальянский секретарь - Калеб Карр"

– О, мистер Холмс, ну разумеется, вы здесь не посторонние. Ее Величество настроена совершенно недвусмысленно, и я, конечно же, ни в коем случае не желаю оспаривать ее точку зрения – и мне надо столько всего обсудить с вами!

Кажется, Майкрофта Холмса, как и меня, смутил возобновившийся интерес моего друга к зловещим событиям, прославившим западную башню. Желая вернуть разговору деловой тон, Майкрофт поспешил произнести:

– Шерлок, я уверен, лорд Фрэнсис извинит тебя за слишком живой интерес к этому злосчастному эпизоду в истории его дома. А теперь, милорд, не можем ли мы войти внутрь и распорядиться, чтобы этим джентльменам дали что-нибудь поесть, а потом – отдохнуть? Боюсь, они совершили довольно утомительное путешествие.

– Разумеется, разумеется, – ответствовал распорядитель. – Прошу меня извинить… Эндрю! Хэкетт!

Из-под арки дорического ордера, ведущей во внутренний двор здания и к центральному входу, появились двое крепких мужчин; один лет двадцати, другой – уже в возрасте, но годы, судя по всему, не убавили ему сил. Двое были похожи друг на друга, как близкие родственники, и лорд Фрэнсис тут же подтвердил: младший, лакей Эндрю, действительно приходится сыном старшему – Хэкетту. (Тот же, как упомянул Майкрофт во время нашей поездки, служил в замке дворецким.) По причине «злосчастных недавних событий», как выразился лорд Фрэнсис, большинству слуг дали временный отпуск, и вот в таком сокращенном составе персонал замка был в нашем распоряжении. Я решил, что это очень странно и совершенно неприемлемо, и ожидал, что Холмс тут же заявит решительный протест. Однако уже не в первый раз за сегодняшний день Холмс повел себя совершенно вразрез с моими ожиданиями: напротив, когда Майкрофт Холмс заявил, что, быть может, не стоило отпускать с места, где совершились ужасные преступления, столь многих возможных свидетелей (он не сказал «и пособников», но все мы подумали об одном и том же), и сэр Фрэнсис принял покаянный вид, Холмс немедленно бросился уверять его, что ничего страшного не случилось.

– Я полагаю, наиболее доверенные слуги остались при вас? – спросил Холмс, гораздо более дружелюбно, чем я мог от него ожидать; мне даже показалось, что в подобных обстоятельствах следовало бы проявить большую суровость.

– Да, мистер Холмс, – отвечал лорд Фрэнсис. – Я оставил слуг постарше, но если надо отозвать кого-то из отпуска, только скажите…

И вновь Холмс уверил его, что, по-видимому, в этом не будет необходимости – и взглянул на меня, словно бы прося подтвердить его слова. Я подыграл ему, заявив, что, разумеется, даже в урезанном составе подчиненные лорда Фрэнсиса вполне удовлетворят наши нужды, и мы с Холмсом заранее благодарны за гостеприимство лорда – и, само собой, Ее Величества – во время нашего расследования.

Однако Хэкетт и его сын взяли и понесли наш скудный багаж с таким недовольным и даже возмущенным видом, что я засомневался, действительно ли нам собираются оказать такое гостеприимство, за которое мы потом будем благодарны. Стоило мне присмотреться к лицу Хэкетта, и мое мрачное предчувствие лишь усилилось: лицо было обветренное, грубое и в целом – неприятное: волосы намного длиннее, чем подобает человеку такого положения; при этом коротко подстриженная черная борода придавала всему лицу довольно зловещий вид. Но безобразнее всего был его левый глаз – точнее, стекляшка, заменявшая ему таковой. Это было бы еще полбеды, несмотря на четыре глубоких рубца, разбегавшихся от глазницы – один вниз и три вверх. Но глаз, по-видимому, был дурно подогнан по мерке, и стоило Хэкетту слишком сильно нахмуриться, как под давлением брови стеклянный шарик выскакивал, и дворецкий неизменно ловил его в ладонь, не давая коснуться земли. В такие моменты изувеченная глазница – кости и изрубленная плоть – была видна целиком; поистине ужасное зрелище.

Впервые это случилось, когда Хэкетт-младший уронил мой футляр с удочками, и Хэкетт-старший нагнулся его поднять. Я стоял недалеко и видел, как ловко дворецкий выхватил из воздуха падающий глаз, быстро вставил его на место и выпрямился, не привлекая к себе ничьего внимания. Заметив, что я один видел это действо, Хэкетт заметно помрачнел и сказал, тихо, но с горечью, столь характерной для некоторых носителей кельтской крови:

– Прощенья просим, сударь. Надеюсь, ваше благородие на меня не в обиде.

Эта реплика могла бы показаться чудовищно несообразной, но она удивительно соответствовала тому образу Хэкетта, который у меня сложился. Наша маленькая процессия тем временем двигалась ко входу во дворец, я замыкал шествие, и мне было отчасти не по себе; я не видел никакой красоты вокруг, но заметил, какой густой туман остался после дождя, каким суровым кажется пейзаж в этом тумане и даже как сильно почернел от сажи и пыли веков большой фонтан во внутреннем дворе. Поэтому неудивительно, что, приблизившись ко входу во дворец, я уже напрягал все душевные силы, чтобы не повернуться налево, не взглянуть в последний раз на окна мрачной западной башни. В эту минуту я был твердо убежден, что если повернусь – увижу в окне призрачное лицо, беззвучно, отчаянно умоляющее о помощи, пощаде, правосудии…

Но стоило мне перешагнуть порог – и я будто ступил в иной мир, так переменилось состоянье моего духа!

Квадратный внутренний двор замка и крытая галерея, обрамлявшая его, каждым своим дюймом источали бодрое (хоть и несколько чрезмерное) жизнелюбие Карла II, а сегодня утром им помогал еще и внезапно прорвавшийся луч шотландского солнца; его контрасты светотени, его необузданное тепло. Лорд Фрэнсис Гамильтон без умолку читал нам лекцию о том, как строились барочные крылья дворца; через несколько минут до меня даже стали доходить отдельные слова, и я подумал: быть может, наше пребывание здесь все же будет не столь неприятным. Мы начали быстро подниматься по Большой лестнице; ее потолок украшала массивная лепнина, ступени обрамлялись перилами с каменными столбиками, а стены изобиловали очаровательными итальянскими фресками (последние приобрел для дворца покойный принц Альберт, возлюбленный консорт нашей королевы). Мы уже приблизились к небольшой, но элегантной столовой на втором этаже, и я, слава Богу, несколько воспрянул духом. Еще более воодушевился я, когда мы вошли в столовую и увидели, что супруга Хэкетта приготовила нам сытный шотландский завтрак. Она совсем не походила характером на мужа, хотя в ней и наблюдалась определенная нервозность – да и как не стать нервной, живя с таким человеком? Напряжение, в основном, проявлялось у нее внезапными приступами громкого смеха; она, казалось, чем-то напугана, но в остальном вид у нее был здоровый, и я с готовностью отвечал на ее попытки завязать разговор, поскольку мне и самому хотелось поговорить с кем-нибудь, не озабоченным смертью.

Но с окончанием завтрака завершились и наши скудные любезности; Майкрофт Холмс, хоть и сознавал, что мне необходим отдых (он знал, что его брату отдых не нужен), заявил, что прежде мы должны спуститься в погреба замка. Очевидно, он должен был вернуться в Балморал с личным отчетом королеве о нашем прибытии и наших первых впечатлениях. Поэтому мы поднялись из-за стола; нас уже согревали изнутри (меня, по крайней мере) горячая овсянка, свежие яйца, черный и белый пудинги, гретые помидоры, мелкорубленный хаггис , йоркширский чай , молочный чай по-шотландски и дюжина других утренних радостей, мало изменившихся со времен королевы Марии. Мрачный Хэкетт навис над столом; в одной руке у него была огромная связка ключей на железном кольце, а другую, как мне показалось, он держал наготове на случай, если глаз опять решит дезертировать со своего неприятного поста на неблаговидной физиономии. Мы приготовились под водительством Хэкетта вернуться на Большую лестницу и спуститься по ней обратно в мир насильственной смерти.