Читать книгу "Жизнь удалась - Андрей Рубанов"

– Ну, шубы я на лето в холодильник сдаю… Золото – не скажу, где лежит, не нашли его… Так, перевернули все вверх дном. Какие-то малолетки, по всей видимости. Кассеты сперли, диски с музыкой…

– Заявление писали?

– Нет. Матвей сказал – бессмысленно.

Капитан тяжело вздохнул.

– Тут твой Матвей был неправ. Заявление надо было подать.

Марина ощутила, что по щеке бежит слеза.

– Почему «был»?

– Извини. Это я… ну, в общем, оговорился.

– Ты что-то уже узнал, да?

– Ничего не узнал.

– Говори, что?! Что узнал?!

– Успокойся. Ничего пока не знаю. Сейчас еду в офис к твоему Раздолбаеву. Позвони ему еще раз, пусть сидит и ждет меня до упора…

6. Бутлегер-2

Марина оказалась права. Оставшись единоличным владельцем торгового дома, Матвей почувствовал себя лучше. Гораздо спокойнее. Лохматый компаньон утомлял его. Он был слишком импульсивен и злоупотреблял работой. Приходил в офис не позже восьми утра, уходил в девять вечера; в итоге Матвей все время ощущал себя слегка виноватым, хотя тоже не бездельничал.

Теперь все изменилось. Единоличный владелец наладил дело так, как считал нужным. Увеличил оклады сотрудникам. Нанял хорошего бухгалтера. Знайка был типичный диктатор – Матвей относился к людям гораздо мягче и легко находил общий язык с подчиненными. В отличие от Знайки он считал себя человеком нормы и поэтому хорошо понимал жизнь своих клерков.

Разумеется, бывшие партнеры часто виделись. Перезванивались. Навещали друг друга. Первое время Знайка по-прежнему выгребал из кассы Матвея все деньги. Потом перестал. Он быстро пошел в гору, и ежемесячные тридцать-сорок тысяч винной выручки перестали его интересовать; спустя год после расставания с Матвеем он уже продавал кэш миллионами и по сходной цене купил себе банк. Ходили слухи, что летом девяносто шестого, под президентские выборы, банкир Знаев обогатился сказочно, ибо любые выборы, как всем известно, требуют колоссальных сумм наличности.

Матвей иногда ловил себя на том, что завидует бывшему компаньону. Виноторговля, конечно, была явно тесна дельцу такого масштаба. Он действовал стремительно, работал по сто часов в неделю и никому ничего не прощал. Ворочал колоссальными суммами. Однако по-прежнему ходил в мягких потертых джинсах и так и не научился дружить с расческой.

Впрочем, и Матвей не имел к судьбе претензий. Он процветал. В меру, конечно, – но процветал.

Меньше чем через полгода после начала самостоятельной работы, экономя на всем и считая каждую копейку, он расплатился с долгами. Следующие месяцы вел себя очень осторожно – боялся спугнуть фарт. Заодно догадался, почему некоторые из знакомых ему бизнесменов вдруг без видимых причин претерпевают загадочную метаморфозу: из лихорадочно суетящихся, громогласных и зачастую откровенно злых людей превращаются в осторожно подбирающих слова скромников. Он и сам стал таким скромником. Потому что в его руки наконец пошли деньги.

Нет, оранжевое небо не зажглось над его головой – но в жизни стало больше приятных моментов.

Вот он обнаружил, что у него есть пять тысяч. Долларов. Как говорили в таких случаях вышеупомянутые осторожные бизнесмены (и как он сам теперь говорил) – «свободных». То есть – лишних. Заработанных. Собственных. Таких, которые можно в любой момент поставить на карман. Он ничего никуда не поставил. Ничего никому не сказал. Даже жене не сказал.

Друзьям тоже не сказал. Друзей не было, обделила его судьба друзьями. Он разбогател в том числе и поэтому. Даже Знайка так и не стал настоящим, полноценным другом: умело и талантливо поддерживал именно партнерские, деловые отношения; за все проведенные вместе годы Матвей так и не понял, что творится в душе этого сухого, саркастичного и быстрого, как молния, человека, каковы его сокровенные мысли, мечты и желания, какими страстями он живет.

Через шесть месяцев «свободных» денег стало пятнадцать тысяч. Через год – пятьдесят.

Вскоре господин Матвеев надежно закрепился в мидл-мидлклассе. Прокатился в Малайзию и в Бразилию. Стал носить золотые часы. Обедал среднепрожаренным стейком, ужинал фруктами. Его вино продавалось в пятидесяти ресторанах. Он купил просторную квартиру и подарил супруге автомобиль, в народе именуемый «джип широкий».

Матвей считал, что деньги достались ему легко. Он никого не убил, не ограбил и не обманул. Он не прилагал адских усилий, не падал в обморок от перенапряжения и не драл три шкуры с подчиненных. Шесть лет назад, спекулируя шоколадными конфетами, он думал, что богатые сделаны из особого теста. Что они ненормальные. Что они крепче, злее, быстрее, хитрее и отважнее, чем все остальные. Теперь он понял, что для сколачивания капитала достаточно иметь терпение, действовать последовательно и не совершать грубых ошибок.

Единственное, что смущало новоиспеченного нового русского, – он не добился того, чего хотел. Когда утром он выходил на улицу и поднимал голову, он видел над собой небо; оно было синее, белое, фиолетовое, серое, сизое, черное. Всякое. Но не оранжевое.

Он не испытывал радости от жизни.

Это не было разочарованием человека, мучительно добивающегося своей цели и вот ее добившегося. Это не было нуворишеской скукой. Это не было переменой самооценки. Это не было сплином. Это не было кризисом среднего возраста. Это не было нервным истощением или психологической ямой.

Это было тоской по счастью, и ничем иным.

Потом наступил новый, девяносто восьмой год, и в январе случилось событие, всяким мужчиной переживаемое особенным образом: бутлегеру Матвею Матвееву исполнилось тридцать лет.

Накануне, осторожно руля по скользким улицам на мощной своей баварской машине, он вспомнил, как однажды, еще мальчишкой, в бестолковые и бесшабашные, пропахшие портвейном брежневские времена забрел на танцплощадку. Деревянный пол, в углу – диджей (тогда говорили «ведущий музыкального вечера») и – под его управлением – толпа девчонок в цветастых мини и молодых людей в джинсе; вдруг в паузе между хитами разбитной ведущий провозгласил:

– А теперь – внимание! Друзья поздравляют с тридцатилетием…

Прозвучало какое-то забавное имя, то ли Васяня, то ли Петяня, то ли Мишаня. Такое имя, что стало ясно: его обладатель в свои тридцать взрослеть и не начинал. Сам Мишаня (Васяня?), вытолкнутый нетрезвыми корешами из круга в центр – щекастый, губастый, глазастый, жопастый, кровь с молоком, объемное брюхо, каблуки, рубаха расстегнута, – помахал публике ладонью и исполнил дикий танец с отклячиванием зада и взмахами рук; пальцы, естественно, веером. Не хотел, явно очень не хотел Мишаня, он же Васяня, расставаться с юностью. А подросток Матвей, наблюдая демонстрируемую великовозрастным балбесом молодецкую удаль, ничего тогда не понял. Взрослый дядька, подумал он, а скачет, как школьник…

Теперь он сам дождался круглой даты и, вспоминая того раскрасневшегося чувака, вполне его понимал.