Читать книгу "Олений заповедник - Норман Мейлер"

— От трех с половиной до четырех? — повторил Эрик Хейслип. — Г.Т., ты же не с нью-йоркской конторой разговариваешь. Тебе повезет, если ты выручишь те деньги, что вложил в нее.

— Да на то, что я выручу, я смогу купить твою студию, — фыркнул Теппис.

— Я считаю, — медленно произнес Мак Бэррентайн, передвинув сигару в уголок рта, — что ты просто не в состоянии сейчас ничего предвидеть. Было время, когда я мог сказать: «Сними эту картину за полтора, и мы наживем на ней миллион». Сегодня в киноделе ничего не поймешь. Грязный боевик, за который мне стыдно, собирает кучу денег, а классический мюзикл вроде «Пойте, девочки, пойте» с треском проваливается. Вот и поди предугадай.

— Ты ошибаешься, — сказал Герман Теппис, ткнув в него пальцем. — Знаешь, в чем загвоздка? Люди нынче сбиты с толку. Чего же они хотят? Они хотят смотреть картины, которые еще больше сбивают их с толку. Дождись, пока они окончательно не будут заморочены. Вот тогда они захотят смотреть то, что наставит их на правильный путь.

— Теперь требуют показывать в кино реальность, — со вздохом произнес Эрик Хейслип.

— Реальность? — взорвался Теппис. — Вот мы и преподносим им реальность. Реализм. Но если герой в итальянском фильме блюет, загаживая все вокруг, и им нравится на это смотреть в кинотеатре, где нет даже кондиционеров, мы что же, должны довести их до такого состояния, чтоб и они блевали?

— Никакой дисциплины на площадке, — вставил Мак Бэррентайн. — Даже режиссер, у которого вся власть в руках. Как он себя ведет? Буйствует точно гангстер.

— Чарли Айтел перерезал тебе горло, — сказал Эрик Хейслип.

— Они все перерезают мне горло, — убежденно сказал Теппис. — Только знаешь что? Горло-то мне не перерезать. — И он так посмотрел на своих собеседников, будто вспомнил, что было время, когда каждый из них пытался разделаться с ним бритвой. — Дело прошлое. Что было, то прошло, — сказал Теппис. — Я сейчас со всеми в ладу.

— Никакой дисциплины, — повторил Бэррентайн. — Я заполучил звезду — не буду называть ее имя. Она явилась ко мне — знала, что через два месяца мы запускаем в производство по-настоящему важную для нее вещь, — и что, вы думаете, у нее хватило наглости мне сказать? «Мистер Бэррентайн, мы с мужем решили завести ребенка. Я уже на седьмом месяце». — «Вы решили завести ребенка? — переспросил я. — Куда девалась твоя преданность делу? Я же знаю тебя: ты эгоистка. Ты мне не задуришь голову, говоря, что хочешь иметь головную боль и растить ребенка». — «Мистер Бэррентайн, но что же, по-вашему, мне делать?» — взвыла она. Я сурово на нее посмотрел и сказал: «Я не могу взять на себя ответственность, дав тебе совет, как быть, но, черт побери, давай что-нибудь делай».

— Я слышал, она будет сниматься, — сказал Эрик Хейслип.

— Конечно, будет. Она девица амбициозная. А вот насчет дисциплины и способности считаться с делом… Хоть у одной из них это есть?

Эрик Хейслип вдруг уставился на меня.

— А ты кто такой? Чего тебе, парень, здесь надо? — неожиданно спросил он, хотя я уже несколько минут стоял возле них.

— Меня пригласили, — сказал я.

— Разве я приглашал тебя сидеть у меня на коленях? — спросил Мак Бэррентайн.

— Вы будете первым, кто меня пригласит это сделать, — пробормотал я.

К моему изумлению, Теппис вдруг произнес:

— Оставьте парнишку в покое. Я знаю его. Он славный малый.

Бэррентайн и Хейслип уставились на меня, а я в ответ скорчил рожу. Мы все стояли нос к носу, как четыре грузовика, встретившиеся на перекрестке проселочной дороги.

— Молодежь, молодое поколение, — объявил Теппис. — Вы думаете, будто что-то понимаете? Послушайте, что вам скажет человек молодой. А он может кое-что вам сказать. Этот парень может внести свой вклад.

Бэррентайну и Хейслипу было явно неохота слушать мой вклад. Разговор еще какое-то время, скрипя, продолжался. Затем оба решили отойти под предлогом пополнить спиртное.

— Я позову метрдотеля, — предложил Теппис.

Но они отрицательно покачали головой. И заявили, что хотят немного поразмяться. После того как они удалились, настроение у Теплиса явно улучшилось. И я заподозрил, что он встал на мою защиту, желая их позлить.

— Первоклассные мужики, — сказал он мне. — Я их уже много лет знаю.

— Мистер Теппис, — не без раздражения спросил я, — почему вы пригласили меня на ваш прием?

Он рассмеялся и положил руку мне на плечо.

— Ты парень умный, — сказал он, — и за словом в карман не лезешь. Мне это нравится. — Его писклявый хриплый голос, хотел я того или нет, устанавливал между нами заговорщическую связь. — Возьмем, к примеру, пустыню, — стал он делиться своими мыслями. — Это удивительное место, где человек живет чувствами. Я, например, все время слышу там музыку. Этакий мюзикл. Там полно ковбоев и этих парней, что живут одни… Как же их зовут? А, отшельники. Ковбои, отшельники и пионеры — вот какое это место. Парни, которые ищут золото. Вот ты, человек молодой, как ты думаешь, хотелось бы тебе посмотреть такую картину? Я люблю историю, — продолжал он, прежде чем я успел ответить. — Нужен талантливый режиссер, чтобы снять такую картину, кто-то, кто знает пустыню. — Он ткнул меня под ребро, точно хотел вышибить из меня дух, чтобы я реагировал по-честному. — Возьми, к примеру, Айтела. Он по-прежнему пьет? — неожиданно спросил Теппис, внимательно изучая меня своими маленькими глазками.

— Не слишком, — поспешил я сказать, но при этом, видимо, отвел глаза, потому что Теппис снова сжал мне плечо.

— Нам с тобой надо будет хорошенько поговорить, — сказал Теппис. — Я люблю Чарли Айтела. Хотелось бы мне, чтобы на нем не было такого пятна. Занялся политикой. Идиот. Как ты считаешь?

— Я считаю, что он собирается снять лучшую в своей жизни картину, — сказал я в надежде встревожить Тепписа.

— Для кинотеатров, — безоговорочно заявил Теппис и ткнул пальцем в свою голову. — Души в эту картину он не вложит. Слишком ты еще новичок, — продолжал он, быстро перескакивая, по обыкновению, на другое. — Ну кого интересует, что ты думаешь? Я тебе скажу, в чем дело. Айтел — человек конченый.

— Я с вами не согласен, — сказал я весело, так как вдруг понял, что я единственный на этом приеме, кто не обязан быть вежливым с Германом Тепписом.

— Не согласен? Да что ты в этом понимаешь? Ты же еще дитя.

Но я считал, что понимаю, какая в нем идет борьба: страх, что он, возможно, не прав, опасаясь того, что скажут люди, если он сваляет дурака и снова станет работать с Айтслом.

— А теперь послушай меня… — начал была он, но нас прервали.

— Добрый вечер, папочка, — сказала какая-то женщина.

— Лотти! — умиленно произнес Теппис и обнял ее. — Почему ты мне не позвонила? — спросил он. — Я ждал звонка в десять утра, но ты не позвонила.

— Сегодня не смогла, — сказала Лотти Муншин. — Я была занята: укладывала вещи для поездки.