Читать книгу "Инамората - Джозеф Ганьеми"

— Ты слышишь меня, Веда?

— М-м-м.

Девушка произнесла это так протяжно, словно я угостил ее чем-то сладким. У меня мурашки побежали по коже. Я был напуган и в то же время, признаюсь, немного возбужден. Поборов желание немедленно вывести Веду из транса, я превратил свой мозг в кинокамеру, которая фиксировала постепенное нарастание возбуждения у моей ассистентки: как слегка припухли ее губы под слоем губной помады, как покрылись гусиной кожей руки, как при каждом еле заметном вдохе раздувались ее ноздри. Вот она вздрогнула, словно от сквозняка. Я стоял так близко, что мог заметить, что под шелковым платьем нет стягивающего грудь корсета.

Из-под моего локтя вынырнул Халлидей.

— Забавно, — прошептал он, оглядывая девушку с ног до головы, — из нашей Веды вышла бы потрясающая Саломея…

— Забудь об этом.

— Ты прав, мы придумаем что-нибудь получше, — произнес он. — Что-нибудь действительно незабываемое… такое, о чем она на самом деле мечтала.

— Ничего не выйдет.

— Что не выйдет?

— Я не могу заставлять ее под гипнозом делать то, чего она не хочет.

— Потому что это запрещено кодексом чести гипнотизеров?

— Скорее механизмом действия подсознания.

Халлидей выслушал мой отказ с кислой миной. Как и многие в те годы, он попал под влияние бихевиористов, таких как Д. Б. Уотсон,[5]который рассматривал человеческое сознание как побочный эффект сверхраздражения нервной системы и поэтому не считал его достойным научного исследования. Впрочем, Халлидей, слава Богу, понимал, что он полный профан в вопросах бессознательного. Я видел, как он прикидывает в уме, верить мне или нет. Но я на самом деле сказал правду. Вопреки расхожему мнению почти невозможно заставить человека под гипнозом делать что-то против его воли. Я это не у Фрейда вычитал, а, подобно большинству гипнотизеров-самоучек, этаких самозваных Свенгали,[6]дошел своим умом после многочисленных проб и ошибок, да еще мне помогла заказанная по почте брошюрка «Объяснение гипноза».

Халлидей, прищурившись, покосился на меня. Он не мог смириться с моим отказом.

— В таком случае отчего бы нам не проверить вашу гипотезу, доктор?

Не успел я и рта раскрыть, а он уже обратился к зрителям, призывая высказывать свои предложения. Происходящее все больше напоминало плохое шоу. Посыпались предложения: от дурацкого «Пусть она проглотит золотую рыбку» до садистского «Пусть представит, что у нее выпали все волосы». Кто-то предложил дать девушке стакан воды и внушить, что это шампанское. Сказать по правде, идея показалась мне достаточно забавной, учитывая, что предложивший ее сжимал в руке бокал разбавленного спирта, который какой-то мошенник продал ему как джин.

Выждав пару минут, Халлидей покачал головой — ни одно из предложений не пришлось ему по вкусу. Опасаясь, что зрители утратят к нам интерес, он схватил меня за локоть и зашептал в самое ухо:

— Бога ради, Финч, я-то считал, что все евреи семи пядей во лбу. Придумай же что-нибудь, пока мы окончательно не опозорились!

Вот оно. Еврей. Я и раньше подозревал, что вопрос о моей национальности будоражит умы многих в нашем университете, но прежде у меня не было доказательств. Однако Халлидей ошибался: Финч, это сокращение от Финночиаро — на самом деле я вырос в итальянской католической семье. Краска прилила к лицу. Я покраснел. Кулаки сами собой сжались. Я почувствовал, что коктейль из адреналина и выпитого алкоголя взывает к отмщению…

А потом вдруг возмущение сменилось целительным покоем. Словно наркотический дурман остудил мою кровь и придал мне уверенности. Я посмотрел на загипнотизированную девушку, ожидавшую моих приказаний, потом обернулся к Халлидею:

— Так ты желаешь чего-нибудь позабавнее?

— Да, и постарайся успеть до наступления Нового года, старик.

— Что-то, чего бы ей и в голову не пришло делать наяву…

— Вот-вот, а иначе какой от твоего гипноза толк. — Халлидей подмигнул зрителям.

— Ладно, — кивнул я, повернулся к девице Халлидея и приказал: — Поцелуй меня!

Толпа замерла, словно все разом вдохнули и затаили дыхание, ожидая реакции Веды. Поначалу показалось, что девушка ничего не слышала, но спустя несколько мгновений на лице ее появилась слабая улыбка. Мое сердце забилось как сумасшедшее, когда Веда обвила руками мою шею. Все происходило словно само собой, подобно тому, как сила гравитации несет вниз с горы сани. Миг — и мы уже целуемся, или, скорее, она целует меня: жадно, открыв рот и издавая короткие звуки, которые я не могу назвать иначе как животными. Я бы хотел сказать, что краем глаза заметил, как побледнел Халлидей. Но это было бы неправдой. На самом деле я был поглощен поцелуем и не замечал ничего, кроме одобрительного свиста толпы.

Но тут кто-то крикнул:

— Крысы!

Зверьки мчались по восточному ковру. Две дюжины взрослых тварей шмыгали между кожаными башмаками и дамскими туфельками. Они были лысые, как монахи-трапписты, их маленькие розовые черепа были обриты для стереотаксической операции. Я сам брил их: я был им и парикмахером, и душеприказчиком. Я услышал писк и догадался, что один из моих подопечных нашел свою смерть под каблуком Луиса. Оттолкнув Веду в сторону, я ринулся в толпу. Стоял страшный гвалт, но крики перекрывал зычный смех какого-то шутника. Я ползал на четвереньках среди леса ног в брюках и в шелковых чулках, стараясь сгрести в охапку как можно больше крыс. Но, когда мне наконец удалось окружить горстку мечущихся животных, кто-то стукнул меня по голове, и я рухнул на ковер, оглушенный ударом. Очки отлетели в сторону. Крысы разбежались по углам и одна за одной нашли свой конец под ногами топочущего стада девиц и философов.

Час спустя в ожидании решения своей участи я сидел на неудобном стуле перед кабинетом заведующего кафедрой психологии доктора Уильяма Маклафлина, с которым прежде знаком не был. Наше знакомство состоялось в самых неблагоприятных обстоятельствах: посреди ночи, после разыгравшейся трагедии, в результате которой погибли или пропали без вести почти тридцать крыс, утрата которых грозила сорвать эксперимент, проводившийся на факультете, — все это только усугубляло мое положение. Сказать по чести, я всерьез опасался, что разговор не ограничится распеканиями и меня уволят.

В отчаянии я смотрел в окно. Там, на улице, мелкий снежок скреб по мощенным кирпичом дорожкам Гарвардского двора, предвещая очередной налет северо-западного ветра. Зима уже вступила в свои права и каждое воскресное утро доставляла к нашим дверям вместо газеты по снежному сугробу. Вслед за снегом пришли лютые холода, ледяной ветер заставлял слезиться глаза несчастных отверженных, которые, как и я сам, вынуждены были жить на окраине Кембриджа. Чтобы хоть как-то спастись от обморожения, я хранил в памяти список всех мест, где можно погреться в радиусе трех миль, и знал, как добраться до них самым коротким путем. Этой ночью мне предстояло возвращаться домой без пальто, поскольку в сутолоке после вечеринки кто-то прихватил его, оставив лишь перчатки и кашне. Я пытался утешить себя тем, что все равно собирался покупать новое, хотя по-прежнему не знал, на какие средства. От чека, присланного отцом, у меня осталось всего доллар тридцать центов, вот уже три вечера я ужинал, намазывая на хлеб кетчуп. Я понимал, что, если потеряю работу, которая состояла в уходе за лабораторными крысами, мне останется лишь поудобнее устроиться в одном из уличных сугробов и заснуть навечно. Я смутно припоминал, что в медицинской школе (куда я попал благодаря любезности одного из наших самых неприятных профессоров) нас учили, что переохлаждение один из наиболее безболезненных способов самоубийства…